Д я г е л е в. Только под одной Москвой двадцать пять снарядов и шесть авиабомб.
Я с е н е в. Мда, профессия…
Д я г е л е в. Сестренка его, младшенькая, в лесу на мине подорвалась в Белоруссии. С тех пор клятву себе дал.
Х а н о в. Семья у него есть?
Д я г е л е в. Жена раскрасавица и двое мальчиков-близнецов. Белобрысые, веснушчатые, все в отца.
Пауза.
Я с е н е в. Что же они молчат?! Андрей Ильич, может, нам самим их запросить?
Х а н о в. Не суетись, Виктор Михайлович, не дергай людей, им сейчас не до болтовни.
Д я г е л е в. В обнимку со смертью в жмурки играют. Мда. Ситуация.
Молчание.
Я с е н е в. Андрей Ильич, я ведь догадываюсь: во всем происшедшем вы меня обвиняете. Трассу-то я прокладывал. Да, считал, что это оптимальный вариант. И готов нести за все ответственность!
Х а н о в. И за войну, и за эту чертову бомбу тоже?
Я с е н е в. А, не утешайте, лучше пошлите меня ко всем чертям, прокляните. Я всех подвел. Я!
Х а н о в. Нервишки у вас пошаливают, нервишки.
Я с е н е в. Думаете, не знаю, кто меня рекомендовал на пост главного инженера, кто пододвинул мне кресло, в котором я теперь восседаю? Вы, Андрей Ильич?! Когда в Москву уезжали. А теперь вы мой подчиненный, и я подложил вам такую свинью. Ирония судьбы!
Х а н о в. Виктор Михайлович, за все случившееся здесь на участке ответственность несу только я. Один я.
Я с е н е в. Нет уж, увольте. Да, вначале я струсил, мужества не хватило. Вы все на себя взяли. Презираю себя за это.
Х а н о в. В тот момент всем здесь распоряжались не мы. Князев и капитан Грачев.
Я с е н е в (не сразу). А я бы не смог. Ну почему? Неужели бы и на фронте не смог?!
Х а н о в. Там смогли. А страха только полоумные не чувствуют.
Я с е н е в. Спасибо, утешили. Знаете, что самому себе противно? Такие, как я, и добиваются всего в жизни: квартира пятикомнатная, кооператив для деток, автомашина, дача собственная… Плывем на лихой волне завоеванной кем-то победы.
Х а н о в. Ну уж зачем так-то самоуничижительно…
Я с е н е в. Нет. Вот сейчас все это честно. И раз уж я с вами, как говорится, во хмелю откровения, признайтесь, Андрей Ильич: старость — это похмелье?
Х а н о в. Было бы за что пить.
Я с е н е в. Ну, а вы за что пивали?
Х а н о в. Пили за победы на фронте, и за каждый восстановленный завод, цех, домну, городской квартал, и за то, что железной метлой выметали всю послевоенную разруху, даже память о ней…
Пауза.
Я с е н е в. Да, человек для человека должен быть душевным лекарством. Спасибо вам, Андрей Ильич.
