Она к ним в деревню по распределению училкой приехала. Многие ребята за ней ухлёстывали, но она никого к себе не подпускала, а после этого случая стала на него посматривать с усмешкой.
Лопатин от её взгляда всегда краснел, вспоминая тот случай. И вот как-то осенью на очередных посиделках зашёл разговор, кто с кем, значит, гуляет или гулял, все на училку, почему она ни с кем. А она кивнула на Лопатина и говорит: «Вон мой жених, он всё равно уже всё видел, так ведь, Ваня?» Лопатин как сидел на брёвнышке возле костра, так и упал назад. Долго ещё прохода ему ребята расспросами не давали, но уж очень Лопатину не хотелось про своё обожжённое крапивой хозяйство всем рассказывать.
Приятные воспоминания Лопатина прервал голос взводного: «Слушай, Лопатин, завтра в атаку возьми Медведева, а то ведь ротный обещал пристрелить, жалко парня, хоть и обосранец. Ты у нас калач тёртый, глядишь, он с тобой и до фрицев добежит».
— Мне в этой жизни только засранцев не хватало, — недовольно хмыкнул Лопатин.
— Только это ещё не всё, — ухмыльнулся взводный, — пополнение прибыло — к тебе в отделение Василькова определили, командованию по хрену, какую вы там бабу не поделили. Ну, я пошёл, дела у меня, — сразу заторопился взводный.
Лопатин сразу вспомнил ту драку с Васильковым. Как он бахвалился перед группой солдат, что их санитарку, шалаву, имел, мол, и так, и эдак. А она не такая была, хоть и на войне, но очень чистая девушка. Ничего лишнего себе не позволяла, да и жених у неё был, лётчик, где-то рядом воевал, встречались они иногда. Вот тогда Лопатин и дал в морду Василькову со словами: «Если тебе, кобелю, баба не дала, это ещё не значит, что она шалава». В общем, сцепились они. А тут, как назло, комендантский взвод. Обоих из сержантов в рядовые и на месяц в штрафную роту.
Лопатин, очнувшись от этих воспоминаний, уставился на Медведева. Перед ним сидел белобрысый худощавый паренёк, форма висела на нём, как на пугале, ему, наверно, только восемнадцать и стукнуло.
— Ты-то тут за что? — спросил устало Лопатин.
— Да новые сапоги на хлеб сменял, а старшина шум поднял, — виновато опустив глаза, говорил Медведев, — вы, дяденька, не думайте, это меня от сала коптёрского пробрало, старое, наверное, было.
— Ладно, разберёмся, — со вздохом сказал Лопатин, — найди место и отдыхай, завтра в бой, там и самому иногда обосраться можно.
Лопатин закрыл глаза, и опять его закачали приятные воспоминания.
Поженились они с Дуняшей в том же году. Зажили, как говорится, душа в душу. В хозяйстве они оба были не ленивы, так что всё у них ладно было. Но сейчас Лопатину виделось, как они с ней в баню ходили. Баню-то он сам срубил. Бывало, глянет на него своими зелёными глазюками и так с усмешкой: «Ну, что, пойдём твоё, обожжённое парить» и засмеётся, да так звонко, от всей души. Вот так до войны напарили они двух дочек и сына.
