Правила вроде как казались незамысловатыми.
Взять хотя бы — «Себе не врать». (Люсинда приводила в пример блондина — нужен блондин, значит, заказывай блондина, и не твоя забота, как его тебе доставят! Марья, недолго думая, вместо блондина подставила ботинки — старые каши просили.)
Следующее правило гласило — «Об том, об чем мечтаешь, никому не говори». (Это и без книжки было понятно — сглазят!)
Или вот еще — «Как можно подробнее описать, что хочешь». (Тут-то и была основная работа, и вот тут-то Марья больше всего и боялась оплошать.)
И наконец — «Не завираться, не искушать судьбу, не требовать невозможного, а главное — ненужного». (В пример был взят президент Обама, его заказывать Люсинда не рекомендовала, мужчина хоть и завидный, но женат, две дочери, негоже разбивать семью — Марья и сама все это прекрасно понимала, к тому же себе всегда лучше искать из своих, а то ведь детей потом задразнят…)
Просить, по мнению Люсинды, можно было все что угодно, но нужно помнить, что на твое желание будет отрываться вселенная, которую на пустяки, как она поняла, отвлекать не стоит. В конце автор сделала некоторое послабление, не каждый в состоянии словами обрисовать, что ему хочется, таким разрешалось малевать картинки. Сразу после прочтения Марья и нарисовала свои будущие ботинки, их-то и нашла нынешним утром! Вот тебе и… «Властв… уй над судьб… ой!» — Марья чуть не хлопнула себя по лбу, так вот что таилось за оборванными буковками!
Перечитав страничку с загнутым листком, Марья принялась за вторую в своей жизни художественную работу. Художница из нее была никудышная, но Марья брала старанием: тщательно вырисовала воротник, мех не стала рисовать, нужно и честь знать (да и кто бы выбросил пальто с воротником), сделала его подлиннее, чтобы не поддувало, посадила шесть пуговиц — опять-таки чтобы не задиралась пола, каким-то макаром ей удалось даже создать ощущение тепла и толстости. Рисуя, художница постаралась учесть ошибки, допущенные с башмаками, тогда она — пусть уж Люсинда ее простит — до конца не верила, что из всего этого что-нибудь да выйдет. Сейчас бы она, конечно, нарисовала не огромные мужские ботинищи (она ни в коем случае не жаловалась и уже приготовила толстые стелечки), а женские сапоги, подлиннее, хотя был и риск — икры у нее толстущие, вдруг бы не сошлись, что тогда? Другие заказать неудобно, скажут — о чем раньше думала?
Рисунок в скором времени был закончен. С листками этими тоже была целая морока, в книжке была отдельная глава, посвященная этому, в которой другие читатели делились своим опытом с такими, как Марья. Судя по письмам читательниц, действовал кто во что горазд: кто-то вешал листки на магнит на холодильник, чтобы всегда было перед глазами (хотя это и противоречило правилам), кто-то просто оставлял в блокноте, а одна, кажется, Дженнифер из Сиэтла, стыдно сказать, засунула бумажку в бюстгальтер и так с ней и ходила.
