На следующий день после госпитализации он решил сам навестить больную и снова увидел в коридоре ребенка. Дочь Данченко, которая приехала вместе с пациенткой на скорой ночью. Так и сидит возле палаты, в которую ее не пускают. Никто не удосужился позвонить в городской отдел опеки и попечительства? Если других родственников нет, то ребенок в любом случае станет сиротой буквально на днях. Константин Георгиевич не знал, что хуже — говорить с умирающими или с их чадами. Но иногда приходилось делать и то, и другое. Люди, не связанные с медициной, часто считают, что врачи — добрейшие существа на планете с необъятными сердцами. Нет, секрет в другом — профессия обязывает становиться циничными. В один момент Константин Георгиевич понял, что больше не может переживать каждую смерть, каждую проблему больных, как свою собственную. Врач либо становится циником, либо убегает с этой работы куда подальше, если не сразу в дурку. Константин Георгиевич до сих пор врач и до сих пор не в дурке, поэтому судьба этого ребенка и предстоящая кончина ее матери — неприятное для него, но вполне переживаемое событие.
Он подошел к девочке и уселся рядом на больничную лавку, усмехнувшись от того, насколько серьезным может быть заплаканное детское личико и насколько плотно сжатыми — пухлые губы.
— Доброе утро. Как вас зовут?
Девочка осмотрела белый халат и ответила, стараясь произносить слова отчетливо, чтобы выглядеть взрослее.
— Здравствуйте. Юлия.
— А я Константин Георгиевич. Вы уже завтракали, Юлия?
— Да! — она немного оживилась. — Тетя Таня меня водила в буфет, и мы пили чай с булками.
— А где же вы ночевали, позвольте поинтересоваться?
— В продурной… проце… в комнате, где уколы ставят. Тетя Таня мне дала подушку!
Тетя Таня — это новенькая медсестра. Только что после медколледжа, еще не успела очерстветь. Но если она посчитала, что ребенок может жить в процедурной и питаться в больничной столовой, то кроме цинизма, ей бы еще и мозгов.
— Юлия, я сейчас поговорю с вашей мамой, а потом позволю и вам к ней зайти. Но вы должны понимать — шуметь в палате недопустимо.
— Можно увидеть мамочку? Правда? — казалось, она вот-вот снова разревется. — Спасибо! — и тут же, опомнившись, снизила громкость. — Я не буду шуметь, обещаю вам.
— Очень на это надеюсь. А пока подождите тут.
Она радостно закивала, вскочила, но тут же взяла себя в руки и уселась обратно, чтобы Константин Георгиевич не заподозрил, что она еще совсем ребенок и не умеет контролировать эмоции.
