Ничего. Она просто смотрела в сторону караульных, которых становилось все больше. Они были достаточно далеко, чтобы расслышать мой бессмысленный монолог, но с интересом смотрели на происходящее.
— А папа у тебя есть? Вот у меня и папа… был… есть. Он очень хороший и смешной. Твой папа смешной?
Я говорила еще много всякой чепухи, но никакого результата так и не добилась. Почти отчаявшись, решила попробовать накормить ее, поэтому взяла за руку и потащила к машине. Девочка не особо сопротивлялась, просто плелась следом, повинуясь моим усилиям.
Одной рукой открыла дверцу и нашарила оставшуюся после моего ужина холодную картофелину, вложила в маленькую ладонь. Она не выпустила ношу, поднесла ее к лицу и принюхалась. А потом откусила. Сверху кожура была обугленной, поэтому девочка тут же выплюнула ее на землю, сильно поморщившись от горечи. А потом откусила снова. Вот, уже что-то! Я отпустила ее руку, давая возможность сосредоточиться на еде. Что дальше? Банку с соленьями я просто разбила на капоте, не желая тратить время. Она тут же ухватила большой огурец и откусила. Торек не приближался, понимая, что лучше дать мне возможность развивать полученный успех.
Я схватила с заднего сиденья свою куклу — ту самую, благодаря которой не сошла с ума. А у этой девочки все это время не было даже такой поддержки. Возможно, мы опоздали… Но ее лицо наконец-то изменилось. Это была не улыбка, не восхищение, не какая-то выраженная эмоция, а просто глаза едва уловимо расширились. Она выронила недоеденный огурец и потянула руку к игрушке. И получив ее, стала тыкать пальцем в стеклянные зеленые глаза, а потом прижала к себе и тихо замычала.
Не знаю, сколько времени потребуется, чтобы привести в себя это маленькое запуганное существо, но в тот момент я поняла, что рано или поздно мы этого добьемся. Она внутри уже почти умерла от отчаянья, но что-то живое там еще осталось. Девочка, погубившая мир, держи крепче эту куклу. Рассмотри в ней то, что когда-то нашла я.
Много-много часов спустя, когда она уже позволила себя обнять, усадить на колени и гладить по щупленьким плечам, а Торек привязал тварь к ближайшему дереву, я решилась спросить:
— Это твоя мама?
И она наконец-то ответила, едва слышно, скорее скрипом, чем звуком:
— Мама.
— Твоя мама заболела.
— Мама.
А потом она уснула. Я не выпускала ее из объятий, а тварь металась в бессилии неподалеку. Ее мать, давным-давно ставшая тварью, почему-то оставалась рядом. Она бы, безусловно, сожрала ее, если бы могла. Но и уйти так и не сумела. Плохая поддержка для ребенка, но это та самая нить, за которую мы сможем развернуть весь клубок.
