и потворствовал тем панибратству чернь-смердов, которым только и было дела, что покрасоваться с княжичем — пусть и порочным — перед своими девками да выпросить у него во хмелю золотых колец.
Однажды же в попойке Любомир совсем сгинул. Хватились поздно. Весьма горазд был погулять старший риксов сын, иногда пропадал надолго, загуливал с девами в отдалённых весях, где потомство ему несли во множестве. А как хватились его на этот раз, то стали думать на смерда Веригу; дескать, сгубил сына княжьего, позарившись на злато, прельстившись нарядным кушаком, удавил тетивой-захлёстом... Келагаст за Веригой послал, но сказали, что и тот пропал. Тогда повелел рикс ещё пуще искать обоих: и Любомира, и подлого смерда.
Говорили потом, что лучшие нарочитые, сбив копыта коней, нашли на болоте куски окровавленных костей и помятые чудовищными зубами семьдесят золотых колец, нанизанных на кручёный ремешок. Признали: княжьи кольца. Но кости чьи, дознаться не могли. Хотя бы череп остался, тогда ещё можно было бы понять. А тут осколки одни.
Делать нечего... Любомира оплакали и много медов извели на плаче том. Может, сгинул княжич, может, нет, но ждать его перестали, а вскоре и вовсе забыли. Лишь изредка поговаривали разное знающие люди.
Тогда понял Келагаст Веселин, что не оставить ему наследника. И подумал властитель гордый, что тяготеет над родом его некий злой навет. А что причиной тому навету — неизвестно. Может, мало жертвовал богам, и те не проявили заботу; может, обидел ненароком многовластного волхва, за простолюдина приняв, и тот обиды не смог простить, искусство тайное, могучее обратил против Келагастова родового древа.
Да как-то при объезде вотчины подвернулась на глаза риксу Дейна-краса, дева-валькирия, из тех, про которых говорят: «Она по воздуху легко носится, скрытые крылья имеет за спиной. Она по воде ходит, подола не замочив, — плавники у щиколоток спрятаны». Хороша собой, юна дева, гибка, как трава повилика, нежна-бела, как лепестки у кувшинки, глаза — озёра бездонные, губы — спелые ягоды. Всем взяла, смотри — не насмотришься; как заговорит — не наслушаешься; на ушко слово жаркое прошепчет, — кажется, голова кругом пойдёт. Сермяжная чернь, злая чернь, примученная тяжкой жизнью, на словеса скупая, на образы бедная, о деве этой много добрых слов говорила, любила её безмерно. И Белой Лебедью звала.
— Со мной поедешь, — сказал Келагаст. — Лебедь ты или розовогрудая горлица... Матерью шестого сына моего станешь. Не родишь — в яме со змеями сгною, ведьма!..
