Он указал на мужчину с седыми волосами в синем пиджаке, украшенного галстуком-бабочкой.
Эрик Ноулз, пояснил Хайдль. Председатель.
Он порылся в другой коробке и показал мне фотографию в рамке. На ней была запечатлена небольшая пришвартованная подводная лодка.
Название видишь? «Эрик Ноулз», указал Хайдль. Имя каждого члена совета красовалось на каком-то подвод-ном либо воздушном судне. А некоторые дали свои имена сразу и тому и другому. У Ноузла было все, что душе угодно: подлодка, буксир, вертолетоносец с вертолетом, яхта. А еще – наш самый большой самолет. Поставками занимался я, чтобы члены совета чувствовали себя важными шишками. Не слишком сложная работенка, скажу я тебе.
Потом он показал еще пару фотографий – торжественных спусков на воду и прочих событий, устроенных в честь членов совета.
А они не думали, что… – начал было я, но Хайдль с усмешкой прервал меня на полуслове.
Думали? Киф, люди по большей части имеют мнения других людей. Пока я снабжал их этими мнениями, они были абсолютно счастливы.
Он провел пальцем по фотографии и нашел на ней себя.
Узнаешь? Вот и я, рубаха-парень.
Глядя на эту выцветшую фотолетопись организации Хайдля, я в конце концов начал понимать гениальность его метода – он пытался сделать свое присутствие невидимым, играя роль этакого обывателя, свойского парня, австралийского консерватора, столь же заурядного, сколь и неуловимого.
Хайдль протянул мне еще одно крупное глянцевое фото Эрика Ноулза, который разбивал бутылку шампанского о борт корабля, названного в его честь.
Лесть, прокомментировал Хайдль. Все очень просто: она не гарантирует защиты от дурака, но тот, кто на нее падок, – гарантированно дурак.
Он взглянул на меня с легкой тоской в глазах.
Слушай, а ведь из этого у тебя получится хорошая книга… – Он сказал это так, словно я спускал на воду еще одно воображаемое судно.
4
Этот засранец Ноулз! – выпалил Хайдль, явившись на работу во вторник в 11:50, почти на четыре часа позже назначенного им самим времени. Вспышки его ненависти были непредсказуемы. В беседе он старался придерживаться доброжелательного тона, иногда граничащего с жеманством. Но время от времени создавалось впечатление, будто он готов кого-нибудь прибить или вот-вот кого-то прибьет, если бы сразу за объявлением убийственных намерений не следовала улыбка и сладкоречивые банальности, коих у него в запасе было множество. Но столь разъяренным, как в то утро, я его еще не видел.
