— Слышал…
— Еще бы! Как же не слышать? Паляку в нашем уезде главный. Господ политиков всякий знает. Вот кому удача! Вот у кого жизнь! В депутаты выходят. А кто похитрей да половчей — так и в министры.
— А у вас в Парепе тоже интересуются политикой?
— Попы. Учителя. Трактирщики тоже не отстают. И скупщики зерна. На выборах дерутся меж собой, как черти.
— Вот у кого жизнь…
Антофие Карп Келу не улыбнулся. Покачал головой.
— Напрасно шутите. Как дорвется такой до власти — ворует налево и направо. Состояние сколачивает. Все вокруг себе загребает.
Он был прав. Весь мир теперь принадлежал политиканам. Преуспевал тот, у кого здоровей глотка, больше хитрости и меньше совести.
— Может, и ваш сын министром станет…
— Кто? Мой Олимпие? А почему бы нет?!
— И много денег вы извели на сына, прежде чем он стал адвокатом?
— Ох, много! Все, что получал, пока работал у двух помещиков. Восемь лет он учился в гимназии… Четыре года в университете…
— А его жена, то есть, барыня, хотел я сказать, она хотя бы из хорошей семьи?
— Да. Она дочь Зинкэ, того, что держит скобяную лавку в центре города. Одна у родителей. Когда Зинкэ умрет, все останется моему сыну и его жене.
Я вспомнил дочку Зинкэ молодой барышней. Маленькая и чернявенькая, с усиками и самым настоящим горбом. Я не мог сдержать своей злости:
— Я знаю дочь Зинкэ. Усатая такая. И горбатая.
Старик осердился:
— Верно. Усатая. И горбатая. Ну и что из того, что усатая? Что из того, что горбатая? Усы ей к лицу, она смуглая, а горб… из-за этого-то горба папаша ее и озолотил. Кабы мой сын взял красавицу, с чем бы он остался? Красота увянет и пропадет. А деньги…
— Теперь, дедушка, я совсем уверен, что ваш сын станет министром.
— А почему бы нет? Горбатые… они всегда счастье приносят.
— Да, горб — это большое счастье…
Мне вдруг захотелось пить. Казалось, я могу выпить целую реку. Выпил бы все небо со звездами и всем прочим. Я всунул больную ногу в башмак. Завязал шнурок. Поднялся, собираясь уходить.
— Спокойной ночи, дед, и… счастливого пути до Парепы.
— Как? Вы уходите?
— Пойду поищу, где бы соснуть.
Я видел, как дед скребет в затылке. Потом он проговорил, запинаясь:
— Вы бы очень меня уважили, если бы дали две-три леи. На хлеб и на пачку табаку. До Парепы путь не близкий, сударь. Пешком два дня добираться.
Карманы мои были почти совсем пусты. Я вынул и протянул ему мятую бумажку в пять лей.
— Благодарствую. И… пошли вам бог удачи.
Я уже уходил, когда он крикнул мне вслед:
