Мы пошли через село. Только теперь я разглядел, насколько оно было разорено и убого. Покосившиеся мазанки. Лачуги, глядя на которые оставалось только удивляться, как до сих пор их не унесло и не развеяло ветром. Землянки, куда проникнуть можно только на четвереньках. Заваленные мусором дворы. Сломанные и местами повалившиеся изгороди. Словом, картина безысходной нищеты. У ворот, в редкой тени пожухлых акаций, праздно сидели в уличной пыли обросшие бородами мужчины и костлявые, изможденные женщины. У этих не было ни гроша. А местный трактирщик даром никого не угощал, будь он трижды проклят! У полуголых ребятишек с вздутыми животами еще хватало силенок играть в чехарду. Один из них стоял согнувшись. Остальные поочередно разбегались и прыгали через него. Тот, кто задевал водившего, сам в свой черед становился на его место.
Гагаузки всю дорогу переругивались, а я молчал. Наконец мы выбрались из окружавшего нас убожества, миновали заваленное навозом и нечистотами поле и вышли к обрывистому берегу моря. На песке, прямо на солнце, лежало несколько рыбацких лодок. Лодки были старые и ветхие. Я бы даже под страхом смерти не согласился сесть в такую лодку. Оторвав взгляд от лодок, я взглянул на море. На море, где мы плавали с Урумой… Гагаузки тем временем отыскали подходящее место, скрытое в ложбинке между скал.
С моря меня увидел ветер и, сжалившись, обдал нас своею свежестью. И море тоже заметило меня. Разгневавшись, оно вздыбилось, загудело. Я тоже рассердился на него, отвернулся и взглянул на гагаузок. Бабенки по очереди подносили бутыль ко рту и не успокоились, пока не опустошили ее до дна. Глаза у них помутнели. Меня они уже не видели. Просто забыли. Позевав, уснули. Захрапели. Целый рой больших зеленых мух налетел на женщин, облепив их нарывы и язвы. Я подошел к спящим, одернул им юбки, прикрыл ноги почти до лодыжек. Потом долго мыл руки и лицо в соленой морской воде, довольный, что так дешево отделался. Оставив гагаузок храпеть, пошел обратно в село. Отвязал коня. Сел верхом и поскакал в Сорг. Возле церкви увидел отца Трипона. Тут же был и пастух. Обнявшись, они лобызали друг друга в усы. Наверное, подумал я, святой Варнава уже открыл попу, а тот передал пастуху, где обретаются его заплутавшие овцы.
— Но-оо, кляча…
На полпути я снова наткнулся на жандармов. Их рослые, сытые кони шли шагом. Между ними, со связанными за спиной руками и едва волоча по пыльной дороге босые ноги, брели двое турецких парнишек. Шаровары их были в заплатах, фески старые и засаленные. Я поклонился жандармам, собрался с духом испросил:
