Они показали мне своих мужей. Оба были статные, широкоплечие, с чирьями на шее, с обглоданнными на четверть носами и с прыщами на губах. Им было наплевать, что я болтаю с их женами. К нашему столу тут же подлетел трактирщик, хотя его никто не подзывал. Гагаузки попросили ракии и баранок. Трактирщик взглянул на меня. Мой вид не внушал ему доверия. Спросил:
— Заплатишь?
— Сполна. До копейки.
— Покажи деньги.
Я показал ему серебряную монету. Он успокоился. Отошел. Быстро вернулся. Принес и поставил на стол огромную пузатую бутыль, полную крепкой ракии, три стакана, тарелочку маслин и четверть связки засохших, твердых, как камень, баранок. Гагаузки принялись грызть баранки. Я даже не взглянул на маслины. Одни косточки. Гагаузки тоже не удостоили их вниманием. Следуя их примеру, я принялся за баранки. Гагаузки выпили. Я не стал. Но делал вид, что пью. Цуйка лилась в глотки моих соседок легко, как постное масло.
— Желаю счастья, сосунок!
— Желаю счастья…
Когда, по требованию отца Трипона, все поднялись, чтобы чокнуться еще и со святым Варнавой, висевшим на гвозде, в трактире появился человек, которого, по-видимому, никто не ждал. Это был пастух-горец в белых домотканых штанах, плотно облегавших ноги, и в твердой шляпе с маленькими полями, сдвинутой на затылок. Высокий ростом и красивый собой.
Как глаза у него —
Вишни спелые.
Как усы у него —
Перья ворона.
Как лицо-то его
Цвета колоса.
И без того стройная фигура пастуха была туго перехвачена широким кожаным поясом с бляшками. На ногах — постолы с кисточками, а за поясом, напоказ, нож с костяной рукояткой. Пастух бережно прижимал к себе огромную волынку с уже раздутыми мехами.
Собравшиеся очень обрадовались новому посетителю.
— Пинтя пришел… Пинтя пришел…
— С волынкой… Волынку принес…
— Где твой осел, а, Пинтя?
— Привязан у изгороди.
— А почему ты не взял его с собой в трактир?
— Осел не в духе. Сегодня он не станет пить ракию. Сегодня придется мне пить ракию одному.
Пинтю обступили со всех сторон.
— Давненько ты не показывался у нас, Пинтя.
— Сказывали, будто ты умер, Пинтя.
— Добро пожаловать, Пинтя!
— Здравствуйте, — во всеуслышание произнес пастух, — здравствуйте все!
— Здравствуй, брат, — воскликнул подошедший отец Трипон, — здравствуй, брат!
Отец Трипон обнял пастуха. Да так, что у того захрустели кости. В свои черед и пастух обнял священника. Кости гагаузского попа затрещали еще громче. Потом пастуха принялись тискать и другие гагаузы. Его обнимали, целовали, слюнявили. Особенно бабы. Женщин помоложе Пинтя крепко сжимал в объятиях до хруста в костях. Наконец он потребовал бутыль ракии и весело чокнулся со всеми. Выпил. И сказал:
