— Нета из себя видная, дородная женщина. Ахнет кулаком — камень расколет. Некоторые говорят: здорова́ больно! Ладная да спорая, в работе ее не переплюнешь. Случись драка — и тут никому спуску не даст. Пятипудовый мешок взвалит на плечо и несет как пушинку. Поднимет — не охнет, опустит — не крякнет. И басит, будто мужик хрипатый. Вечерами парни, что поудалее, у которых одно на уме, бродят, раздувая ноздри, вокруг хаты Михалаке. Известное дело: раз у бабы между передними зубами щель, то сговориться с ней легче легкого — да об этом на селе кого хочешь спроси, скажут. Только подмигни такой бабе да попроси выйти вечерком к пряслу, и она твоя. Не устоит. Ясное дело, согласится не задаром, не то что другие бабы.
— Даром, — сказала Нета одному ухажеру, — подают, мил друг, только кружку с водой. Да и то, пожалуй, не всякому.
Бродит вокруг хаты Михалаке и мой двоюродный брат Василе, сын дяди Войку, старшего брата моего отца. Отец хоть и в ссоре с теткой Бызаркой, его матерью, но о Василе печется и ему выговаривает:
— Сам женой не обзавелся, так за чужими ухлестываешь?
Двоюродный брат Василе на попреки отца только смеется:
— Ты тоже в мои годы в святых не ходил!
— Мне сам бог велел, — довольно ухмыляется отец, вспоминая свои молодые годы. — Я вдовцом остался.
— А и женился второй раз, все одно за бабами бегал!
Отец возвышает голос:
— Ах ты щенок! Тебе ли меня судить? У меня голова седая!
— Какой же я щенок, дядюшка! Через три месяца в солдаты возьмут.
— Коли доживешь!
— А почему бы и не дожить?
— Пришибет тебя Михалаке дубинкой!
— Меня? Дубинкой?
Сын моей тетки Бызарки нахохливается как петух. Он и впрямь на петушка похож. Жаль, гребня нету. И перьев — один пух над губой, а сбрить ни за что не соглашается. Думает, что так он на вид постарше, с пушком-то. Думает, сам черт ему не брат.
— А что, испугается?
— И у меня дубинка найдется!
— Ты, Василе, в коленках слабоват. А Михалаке… Михалаке богатырь!
— Здоров, да неповоротлив. А я хоть и мелок, да ловок.
— Тебе виднее, Василе.
— И я говорю: мне виднее. Нечего тебе в мои дела мешаться!
— Смотри, наплачется мать из-за тебя.
— Ишь ты, давно ли мамашу мою стал жалеть?
Отцу надоело язык бить попусту, махнул он рукой да и отвернулся. А Василе закричал ему вслед:
— А хороша Нета, а? Огонь, а не баба! Жаль, тебе она не по зубам.
Для двоюродного моего брата Василе, да и всех прочих бесстыжих парней нашей Омиды, счастье, что нене Михалаке хоть и держит глаза и уши открытыми, но на утехи своей Неты смотрит сквозь пальцы. Доказано-раздоказано, что жена у него порченая. Сглазили ее — не может она родить. Яловую корову отводят на базар. Мяснику продают или на бойню. Неплодным овцам горло перерезают. Баранина с жирком, когда тушишь ее зимой с кислой капустой, и вкус радует, и желудок насыщает. Про козу без козлят и говорить нечего — содрал шкуру, и дело с концом. Козья-то пастрама — кто ее не отведал, тот радости в жизни не знавал. А с женой бесплодною что станешь делать? Ни продать ее, ни шкуру спустить. Бросить ее? А зачем бросать, когда она за четверых работает? И велик ли убыток для нене Михалаке, если его Нета с другим помилуется? Думал Михалаке, думал, и так, и этак прикидывал. Да нет, невелик. Потолковал с матерью. Поговорил с Унтурикой. С Диоайкой посоветовался. И решил: смотреть на все сквозь пальцы. Ведь можно и так рассудить: если дать бабе волю поступать как вздумается, то кто знает, глядишь, и появится на прорехе заплатка, глядишь, туда залетишь, куда и во сне не заглядывал. Раз терпит ее господь, может, и затяжелеть поможет, и принесет она в дом достаток, а в колыбель — украшение.
