Тейрин, поднял взгляд.
— Я передумал, — заявил он. — Пойдешь за ним. Только сначала, — щелкнул пальцами, — пергамент.
“Ты не о том думаешь, — тихо сказала Сорэн. — Все играешь в игрушки, строишь планы, двигаешь фигурки… Верни меня! Или… Есть причина, кроме мальчишеской любви к играм, по которой ты не хочешь этого делать?”
“А может, — обратился к ней Тейрин, — есть причина, по которой ты не хочешь войны с Иными?”
“Глупости! — презрительно выплюнула Сорэн. — Каждый из них — плоть и дух от праматери! Каждому из них уготована ее судьба! Мы уже бились против Иных — и принесли им смерть”
Тейрин промолчал — закрыл от нее то, что на уме.
“Как-то плохо принесли”, — мог бы сказать он. Но промолчал. Он уже давно научился чувствовать, когда Сорэн злится. И больше всего ее злили его выпады. Даже шутливые. Особенно — шутливые. С ней нельзя было шутить.
Она читала его мысли, он — ее чувства.
И да, была причина, по которой он тянул с началом воплощения плана ее воскрешения. Он был еще юн, но уже научился ценить равновесие. Тем более научился после того, как упала башня. И Мертвые с ним, с чернеющим сердцем, оно давно заледенело. Не в нем дело. Дело в том, что стоит ей подняться — и равновесие будет утеряно навсегда.
Он знал, что так нужно. Он знал, что она — Свет. Зачем тебе равновесие, если ты несешь в мир Свет?
Он и не отрицал своего предназначения. Просто до последнего оттягивал последний шаг.
Лаэф медленно поднимался по ступеням черного камня. Одна, вторая, третья. И вот он — вновь на троне. Вокруг теплая тьма, лишь где-то вдали смутное пламя факела бросает отблески в его сторону. Но даже отблески сюда не доберутся.
Им нет места рядом с ним. Он и есть Тьма…
Сначала он уловил движение. Нет, пламя не шелохнулось, но тени метнулись к его ногам, прошептали: гос-c-сть…
А потом уже Ух’эр, выждав вежливую паузу, звонко расхохотался. Стал настоящим. И разлился, побежал звенящими капелью дорожками вдоль теней сверкающий серебристый смех.
— Тебе снится трон! — восторженно провозгласил Ух’эр и остановился у ступеней. Завел руки за спину, наклонил голову, уставился снизу вверх с насмешливой издевкой. Лаэфу почудилось, что смотрит по-птичьи. Небось, с Тэхэ шептался, прежде чем явиться сюда. Сейчас еще завоет волком, чего доброго. Или копытом забьет.
От него можно всего ожидать.
— Тебе тоже, — напомнил Лаэф. — Тебе снюсь я и трон. Мой. Трон.
Ух’эр фыркнул, щелкнул пальцами и оказался сидящим в излюбленной позе — подогнув под себя ноги — на парящей пушистой перине. Перина чуть качнулась, пока он устраивался удобнее. Из нее вылетело и взметнулось с потоком воздуха белое перышко. Насмешка, издевка на всеми тенями, над тьмой и самим Лаэфом. Перышко.
