Как отец стадо колхозное в тыл погнал, так дядька Осип к мамке и подвалил: с одной стороны хватанул, с другой, да по спине погладил. Лёвчик заступиться не успел, мамка вилы о дядьку сломала — черенок пополам. Долго старый Осип с их двора уходил — ругался грязно, да хромал, за спину держась.
О фашиста мамка ничего не ломала. Только платок развязала, с головы наземь скинула, и всё.
— О, майн гот![5] — фашист сказал и пошёл в хату — хозяйничать.
Мамку, когда большая хата горела, огнём здорово попалило: половину волос сожгло, от затылка до щеки левой пузыри шли. Испугался фашист, но не так, чтобы уйти — сам мамку с Лёвчиком выгнал.
Поселились мамка с Лёвчиком в яме. Там, где с огорода урожай хранился. Раньше. Нынче нечего туда положить было — война.
Мамка жильё устраивала, а Лёвчик всё возле фашиста вертелся. Штаны тот не снимал, хвоста не показывал, лаять — тоже не лаял.
Стал Лёвчик фашиста дразнить. Раз гавкнул, другой, третий…
Фашист голову набок сделал, точь-точь как Огурчик убитый, когда ещё живым был, да как ответит:
— Р-р-гав!
Лёвчик от неожиданности и сел. Надо же: вылитая собака! И не подумаешь, что человек.
А фашист давай хохотать-заливаться!
Не сдержался Лёвчик, на ноги вскочил, подпрыгнул к фашисту:
— Собака! Собака! Хвост покажи! Где у тебя хвост? — И — хвать за штаны, вниз тянуть: — Доставай хвост, собака!
Захохотал фашист пуще прежнего, ещё раз гавкнул, да ещё — ну точно пёс! Сам за штаны свои держится, не даёт Лёвчику снимать.
— Собака! Собака-фашист! — Лёвчик кричал.
Мамка из ямы выскочила: замолчи! Тряпкой сырой — откуда только такую взяла? — по заднюшке приложила, да поздно.
Второй фашист, на постой в их хату определённый, вернулся. Не один. Дядька Осип с ним был и учитель — вежливые оба, на рукавах пиджаков повязки белые, буквы чёрным написаны — непонятные.
Учитель фашисту и объяснил, что Лёвчик кричал и что в штанах искал.
Дядька Осип фашистского языка не знал, поддакивал только, да жаловался на мамку Лёвчика, мол, муж её, Лёвчика отец, против них, фашистов, воюет, стадо коровье всё, как есть до последнего телёнка, увёл от них, фашистов же.
— Я ест ссоббакка?! — изумился фашист.
И опомниться никто не успел, как Лёвчик валялся рядом с Огурчиком. Так сильно фашист его толкнул.
И мамка не помогла. Её дядька Осип, которого фашисты в полицаи определили, и учитель, что переводчиком стал, держали.
Ошейник с убитого Огурчика фашист в мгновение ока снял. И так же быстро на Лёвчика надел. И заговорил. Быстро-быстро. И зло — аж пена с губ летела.
