А вечером Юля дарит мне крутой шлем. Вот ведь, они точно сговорились, и меня это очень трогает. Весь ужин мы болтаем о Берлине, о жизни. Юля говорит, что нам надо чаще выбираться куда-нибудь. Андрей кивает, соглашается, а я, ну просто как дурак, смотрю на нашу переводчицу и оторваться не могу. Она даже смущается немного. Ну почему мне не восемнадцать, думаю! Всего лишь год, а настоящая пропасть.
Потом, уже дома, звонит Верка. Я говорю с ней, а сам все думаю о Юле. И мне даже становится стыдно перед Веркой. Мне кажется, как будто я ей изменяю тут бесконечно.
Вторая операция Влада проходит хорошо. По крайней мере, доктор доволен и полон оптимизма. А для нас начинается самый паршивый период — ожидание, которое уже на четвертый день кажется бесконечным. Теперь мы должны просто ждать, когда у Влада начнутся улучшения. У местных врачей нет сомнений, что они случатся, но беда в том, что ожидание может длиться и месяц, и два, и даже год.
— Многое теперь зависит от него, — говорит доктор Лампрехт, имея в виду Влада. — Он должен начать бороться, а подвигнуть его на это можете только вы, только семья. Я вижу, как вы стараетесь. Вы молодец! Все правильно. Не сдавайтесь.
Андрей только кивает в ответ. А меня аж пробирает, когда этот Лампрехт говорит «семья». Никому в России в голову бы не пришло такое выдать. И правда, они здесь как будто привыкли ко всему. В квартире под нами, например, живет пожилая пара. Милые такие старички, морщинистые, худющие, но бодрые. Они как-то зашли к нам по-соседски, притащили обалденный яблочный штрудель. Хоть мы с трудом понимали друг друга — английского они не знают — проболтали с полчаса. Потом, уже с помощью Юли, выяснилось, что дочь наших соседей лежит в той же клинике, что и Влад, и они тоже снимают здесь квартиру временно.
— Мы видели вас в больнице, — сказала фрау Куглер, — и очень обрадовались, что вы живете по соседству. — Это ваш друг, верно?
Она говорит про Влада и употребляет слово, которое как раз значит что-то типа бойфренд или партнер, насколько я могу понять, да и Юля уточняет именно в таком контексте. Андрей кивает, а старички даже бровями не ведут. Меня это восхищает. Потом они рассказывают про свою дочь. Она попала в аварию, повредила позвоночник, перенесла уже пять операций, но толку пока никакого. Старики не отчаиваются — благо их оптимизм поддерживается солидными накоплениями.
Потом мы встречаемся несколько раз в больнице. Фрау Куглер всегда очень тепло и ласково хлопает Андрея по плечу. Ее муж жмет руку отцу и мне. Как-то эта милая старушка проходит мимо меня, пока я жду Андрея в коридоре, присаживается рядом и что-то говорит по-немецки. Я, конечно, ни слова не понимаю и только руками развожу. Тут мимо проходит ассистент доктора Лампрехта, видит наше замешательство и обращается к старушке. Они говорят несколько минут явно обо мне, потом фрау Куглер гладит меня по плечу, улыбается и что-то очень ласково произносит, как будто нахваливает.
