— Чего? — кривлюсь.
— Ты же без матери воспитываешься, — оправдываются они не очень-то убедительно, — Вот наша работа смотреть, все ли в порядке, может, помочь, если надо, советом там, или…
— Чего?? — еще больше кривлюсь и еще демонстративнее тяну.
То есть, конечно, весь сыр-бор исключительно из-за того, что у меня мама умерла, а не потому что мой отец гей. Ага! Только мама у меня умерла уже четыре года назад, и до этого никому не было дело, в каких условиях я жил. То есть, эй, тети, мне шестнадцать, я уже даже сам могу есть и задницу себе подтирать — поздновато вы меня в детей записываете!
— Я уже четыре года без матери воспитываюсь, — говорю. — И что-то вам не было до этого дела раньше.
— Ну, Юра, у нас своя работа… — им всем троим нечего сказать, и они теперь мнутся.
А я не понимаю. Ну, раз ты такая идиотка, что пришла проверять, так уж скажи, почему!
— И что вы тут проверяете? — не унимаюсь, но на этот раз меня перебивает Андрей.
— Смотрят, чтобы на стенах не было плакатов голых мужиков.
Сарказм Андрея, как кислота, разъедает все возможные контраргументы, ведь именно за этим тетки здесь.
— Это ваша спальня? — кивает та, которая со стремной прической, на закрытую дверь.
— Туда тоже будете заглядывать? — Андрей прямо закипает.
— Мы должны все условия посмотреть.
И они заходят в спальню Андрея. Там-то вообще идеальный порядок.
— Вы здесь один спите? — спрашивает толстая тетка.
— Да, — снова скрипит зубами Андрей.
— А зачем такая большая кровать?
— Вы что издеваетесь?! — вот отец и выходит из себя.
Я даже думаю, он сейчас включит свою злобную харизму и передушит на фиг этих инспекторш, но он снова берет себя в руки и делает два глубоких вдоха. Тетки, кажется, понимают, что лишнего взболтнули и идут теперь в гостиную. Цыкают, что кухня не отделена — вот дуры, так же удобнее! Заглядывают даже в холодильник — нет, ну какие беспардонные! Там-то у нас тоже все нормально: куча здоровой еды, овощи, фрукты.
В общем, не найдя ничего аморального и предосудительного, тетки уходят, вежливо попрощавшись. Андрей в бешенстве пинает косяк и ругается. Он так зол, что не может ничего толком объяснить, только и говорит, как его все достали. Но я-то понимаю, в чем дело. И это все снаряды моей школьной войны. Только когда приходит Влад и приносит шампанское, отец немного успокаивается. Он выпивает два фужера почти залпом. Не знаю, как ему это удается, там же дурацкие пузырьки, которые прям в горле застревают. Потом Влад включает фильм этого режиссера, которого они оба так любят, Вуди Аллена, один из тех, которые я вообще не понимаю. Они садятся на пол, Андрей кладет голову на плечо Влада. И это так, черт возьми, трогательно! Я даже маме никогда не мог положить голову на плечо. Это так офигительно мило! Я сижу на диване, скрестив ноги, и смотрю на своего отца. Он для меня всегда был несгибаемый, сильный, стойкий, а тут — совсем другой, уставший, замученный какой-то. Не считая Испании, они редко себе позволяют при мне как-то особенно выражать свои чувства друг к другу, но сегодня меня пробирает. Я думаю, хотел бы, чтобы мне было кому так положить голову на плечо, и набираю СМС Вере.
