— Не достанет сюда? — испуганно осведомилась молодка рядом с рябым.
— Кто знает… Саданет какой-нибудь ящичек пуда в два, а потом разбирайся…
— Бабы, отойдите! — закричала молодка. — Патроны рвутся!
Федор Васильевич Покровский, безотрывно смотревший на пламя, которое завораживало взгляд, нехотя повернул голову:
— Никаких там патронов нет. Дом из дубовых бревен. Бревна сухие — вот и трещат.
Рябой недобро покосился на Федора Васильевича, в летнем пальто и очках, спросил:
— А ты откуда знаешь?
— Кто-нибудь же должен знать.
Рябой что-то пробурчал и спросил соседа:
— Это кто ж такой?
Ответил сам Федор Васильевич:
— Если вам угодно, я специалист по энергетике, — и поклонился с подчеркнутой учтивостью. — Из Москвы.
— Это все за нашим хлебом?
— За вашим, за вашим… — подтвердил Федор Васильевич, с печалью глядя на охваченный огнем дом.
Он все еще стоял. Ветра не было, и гудевшее пламя по-прежнему взметывалось столбом вверх.
Федор Васильевич поклонился не желавшему сдаваться дому, как живому существу, и пошел. Ослепленный огнем, он первые минуты ничего не видел, неуверенно шагал, помня только, что в этой стороне ворота, а за ними дорога.
Он знал, что усадьбы горели в пятом году, в семнадцатом, восемнадцатом; с ними горели художественные и культурные ценности, без которых России уже не бывать прежней Россией.
Оказывается, усадьбы горят и в двадцатом, реже будут гореть и дальше, и, наверное, до тех пор, пока на земле не останется ничего от старого.
На мосту Федор Васильевич остановился и посмотрел назад. Небо над парком было багрово-красным, искры летели высоко вверх и гасли.
Но дом стоял.
«Не знал, — с горечью подумал Федор Васильевич. — Искры от домов дубовых летят выше, чем от домов сосновых… Не знал…» Он хотел уже идти дальше, как увидел крестьянина в рваном полушубке. Подождал и зашагал рядом. Сначала молчал, потом все-таки спросил:
— Зачем же поджигали? Школу можно было открыть!
— Ясное дело, можно было… И какую! А вот не выходит…
— Почему не выходит?
Крестьянин в полушубке развел руками: это, мол, свыше простого желания…
— А кто поджег?
Крестьянин снисходительно улыбнулся:
— Спрашиваете… Охотников много…
Больше Федору Васильевичу не хотелось говорить. К счастью, крестьянин в полушубке молчал, вздыхая о чем-то.
Когда Покровский вернулся на сеновал, где устроился переночевать у некоего Битюкова, то ни десяти фунтов муки, ни двух оставшихся рубашек не нашел… Эти рубашки он хотел пустить утром в обмен, ради чего и остался ночевать. Хозяин, хотя Федор Васильевич и ничего не требовал, клялся, что знать ничего не знает.
