Владимир Ильич снял кепку, пригладил волосы на затылке, снова надел. Сел поудобнее.
— Зайцы-то у тебя не убегут? — осведомился старик, кивнув на лес.
— Нет, нет, мои не убегут.
Ленин приготовился слушать.
— Так что ж… Вот говорят, — продолжал старик, — люди жили миллионы лет до нас. Так, что ль, или врут для красного словца?
— Жили, — подтвердил Ленин.
— Жили, — установил старик. — И, думаю, жить хотели тоже хорошо.
— Несомненно, — одобряя, подтвердил Владимир Ильич.
— Хотели, а ведь не получалось. Почему же теперь получится?
Ленин вслушался, повторил медленно:
— «Не получалось… Почему же теперь получится?» Отличный вопрос! Совершенно справедливый и логичный! «Не получалось… Почему же теперь получится?!»
— Уж больно много всего видел я на своем веку. Живу на земле восьмой десяток, — неторопливо продолжал старик, — не все знаю, что было раньше, но и при мне, милок, чего только не делали, чтоб жить лучше.
— А что именно? — живо спросил Владимир Ильич, подаваясь к старику.
Старик послюнявил палец, загасил малюсенький окурок и, растерев его, выпотрошил остатки табака в кисет, потом затянул его и продолжал:
— Ведь я, милок, еще в крепостное время жил. Помню все. Бунтовали мужики, роптали, хотели послаблений, видишь ли… Потом волю объявили.
— Лучше стало?
— Как сказать… Помню, бабка моя в святую Киево-Печерскую обитель паломничала и меня с собой брала. Это, милок, восемьсот верст своими ногами, а пища — вода из колодца да подаяние. Мать ходила, старуха моя также… Две дочери паломничали… Тоже вот хорошей жизни хотели… Справедливости! Все было…
— И что же? — спросил Владимир Ильич и вскинул голову.
— Бабка моя умирала легко: сподобилась, как и все в роду, побывала у святых угодников…
— Так!
— В пятом годе, милок, помещику своему петуха под крышу пустили. Именьице, конечно, разграбили. Мол, знай, что и у нас сила есть. Вздохнули было, обрадовались, а потом к нему же на поклон ходили. Бунтовали, жгли, а толку?
Владимир Ильич недовольно кашлянул.
— А в осьмом году учитель наш с графом Львом Толстым переписку вел и к смирению призывал. В девятом призывал… В десятом… Хороший человек, рубашку готов последнюю бедняку отдать, последний кусок хлеба… Но разве у него власть?.. В четырнадцатом, в империалистическую, убили у меня сына. Вроде как за отечество, за нашу жизнь, а лучше она не стала. А доктор у нас в соседнем селе был! Справедливейший человек! К больному за тридцать верст пешком ходил в любую погоду. Ему бы законы писать! Да вот не случилось.
