Ленин сунул руки в карманы пальто, поднял голову и смотрел, все еще чувствуя запах гари и дыма. Огромный город… Голодные люди…
Взглянув на часы, он пошел обратно. Под ноги ему попалось донышко бутылки, и острые зубья торчали кверху. Ленин носком ботинка перевернул донышко и вогнал его в землю, чтобы кто-нибудь не поранился.
Молча сел в автомобиль.
Шофер, объезжая рытвины на мостовой и лужи — недавно прошел дождь, — вел и вел машину, в которой сидел суровый Ленин в темном пальто и кепке.
Дым не отставал.
Очереди попадались все так же часто.
Народ на заводском дворе начал собираться задолго до приезда Ленина. И это не были спокойные, уравновешенные люди… Голод, пожары, дикие слухи, сулившие испытания одно страшнее другого, провокации многочисленных врагов ожесточали даже людей, умудренных жизненным опытом. И многие на заводском дворе были взбудоражены и наэлектризованы до предела. Брось кто спичку — и будет взрыв.
Возбужденно разговаривая, пробивались люди в заводскую столовую, где должен был выступать Ленин.
Но некоторые держались в сторонке, поближе к грязному дощатому забору, к складскому кирпичному зданию, курили, что-то высматривая и прикидывая. Ходили не спеша, руки в карманах. Что они прятали там?
Один из таких оказался рядом с усталой женщиной в платке. Глаза ее были погасшими, в руке она держала пустую кошелку.
— Булыжники — вот они… — услышала она и обернулась назад, к забору. Но сказавший это уже протискался дальше, и женщина увидела лишь его широкую спину, туго обтянутую выцветшей старой шинелью с разошедшейся складкой. Это был известный на заводе дебошир Костька Подобедов. Невдалеке от него прошел Борис Беленький. Он был эсером. Беленький, в новом военном костюме, прищурив глаза, привставал на цыпочки и следил за Костькой, шнырявшим в толпе.
Женщина с пустой кошелкой и потухшими глазами, безучастная ко многому происходящему здесь, на Подобедова и Беленького смотрела с интересом: затевают что-то… Может быть, это даст выход ее отчаянию?
— Камнями, что ль, хотят? — подумала она вслух. — А тут самой камень на шею и в реку! Все одно — конец!
— Опомнись, Анна! — урезонивали ее соседки.
— Очнись! Что говоришь-то!
— Совсем ума лишилась!
— А что?! Что? — не сдавалась Анна. — И лишишься! Как жить?! Как жить с детьми?!
Отчаявшись добыть хлеб в Москве, Анна третьего дня, захватив свои кофты и мужнины рубашки, поехала выменивать их на продукты. Не успела она отъехать от Москвы и двадцати верст, как заградиловка все у нее отняла, а ее, Анну, люди из заградиловки обозвали мешочницей. Анна поспешила уйти, а то еще, чего доброго, попала бы за решетку.
