Василий вдруг замолчал. Взгляд его остановился на ломберном столике. Председатель словно впервые видел его и, недоумевая, вспоминал: «Откуда взялся?.. Почему здесь?.. Откуда?..»
Он решительно встал, подошел к столику и, переставив самовар, обеими руками схватил хрупкое сооружение.
— Говорил я тебе! — с упреком сказал Василий кому-то в сторону.
Из кухни выглянула перепуганная жена. Но Василий уже просунул столик в дверь, потащил его дальше.
— Вась, куда ты? — всполошилась она.
— Говорил я тебе! — дверь в сенцы захлопнулась.
Жена бросилась вслед за мужем, а Петр и Алена невольно посмотрели в окно.
Видно было, как хозяйка, спасая добро, уцепилась за столик, а Василий все-таки сумел размахнуться и с такой силой хватить его о дорогу, что тот с хрустом разлетелся на куски.
Петр повел головой: можно, мол, и так… Спокойно сказал Алене:
— Пиши: «Дорогой Владимир Ильич! Крестьяне и крестьянки деревни Спасское с замиранием сердца следят за тем, как вы боретесь с болезнью…»
А в небольшой комнате на третьем этаже бывшего здания Судебных установлений действительно шла борьба. Ленин и смерть… 30 августа, истекая кровью, он сам поднялся по лестнице на третий этаж, не дав нести себя, величайшим несчастьем считая безысходнейшую необходимость утруждать других, чувствовать себя слабым. Боль была мучительной, но за все эти дни неоднократных перевязок, прощупываний застрявших в теле пуль и других процедур вел он себя стоически.
Сознание работало почти безотказно. Но силам, которые поддерживали, питали его, был определен четко ощущаемый предел.
Доктор Мамонов вначале считал ранение безусловно смертельным, и он же, удивляясь стойкости Ленина, впоследствии сказал Бонч-Бруевичу, что тем не менее опасность миновала.
«А вдруг да не миновала?» — невольно думали все, кто видел лежащего на постели Владимира Ильича, лицо которого осунулось.
Письмо спасовцев Ленину было закончено, продукты уложены в посылку, оставалось малое: сдать на почту. Петр пришел в конюшню бывшего поместья Семичевых запрячь Мальчика. Сами хозяева были выселены из двухэтажного дома во флигель, выкрашенный в красный цвет. Вход в дом перекрестили двумя длинными тесинами, закрыв туда доступ любителям чужого добра уже после того, как часть его успели растащить. Что делать с домом, пока не знали…
Петр, как только появился на усадьбе, заметил, что на него поглядывали из окна флигеля. Вот, мол, хозяйничает на чужом дворе!
На усадьбе совсем некстати появилась Алена.
