Я с трудом перевела дыхание, постепенно отходя от потрясения.
Когда у меня не осталось сомнений в том, что всё позади, я снова легла на живот перед миской для еды. Наклонив голову, я аккуратно откусила кусочек от одной из доставшихся мне долек сушёных фруктов. Я медленно прожевала его, и склонилась за новой порцией. Я дорожила каждым откушенным кусочком, ела тщательно пережёвывая, растягивая удовольствие. Впрочем, как бы я не старалась не торопиться, но вскоре закончилась первая долька, затем вторая, и точно так, же и третья. Такие лакомства, кусочки сушёных фруктов, для нас почти драгоценность. Я берегла их до последнего. Я была благодарна за то, что мне их оставили.
Когда со дна тарелки исчез последний кусочек, я поднялась на четвереньки, одеяло при этом повисло с моей спины по обе стороны. Вдруг, странный звук привлёк моё внимание и заставил обернуться и посмотреть в сторону решётки. Это было похоже на приглушённый расстоянием, отдалённый тоскливый вой. Трудно сказать, был ли это ветер или некое животное.
Внезапно стало страшно и ужасно одиноко.
Мне хотелось надеяться, что здешние мужчины окажутся добрыми. Я готова была приложить все возможные и невозможные усилия, чтобы не вызвать в них недовольства.
Конечно же, они будут добры! Они должны быть добрыми! Не они ли накормили меня? Разве не дали они мне одеяло? Конечно, это было свидетельство их доброты. А мой запах всегда можно было взять любым другим способом. Ведь это они положили три дольки сушёных фруктов в тарелку с едой!
Но я видела огромную птицу и ужасного зверя, что, внушая страх, патрулировал узкий карниз. Я опасалась, что мужчины в этом месте могут оказаться весьма строги к таким, как я, к своим рабыням.
Я легла на спину, и вскоре сон окончательно сморил меня.
Я лежала на животе, на каменном полу вырубленной в скале камеры, головой к дальней стене, широко разведя ноги. Мои руки были распростёрты вверх и в стороны. Довольно трудно быстро встать из такого положения. Я вслух медленно и громко считала до тысячи. Я начала считать, когда услышала, как ворота опустились на место, и клацнул замок. Я понятия не имела, будет ли меня кто-нибудь слушать и в течение какого времени, но не исключала того, что кто-то мог бы остаться, чтобы проверить, как выполняется его команда. Это обычная практика в таких местах. Каждый заключённый или заключённая обязан считать медленно и громко. Лишь досчитав до тысячи, человек может подняться и перенести от решётки, где их оставили, миски с водой и едой, а также чистый горшок. Точно также все знают, что их следует поставить перед решёткой, как только услышат определённый сигнал, в данном случае звон подвешенного рельса, долетевший откуда-то издалека. По сигналу требовалось не только поставить пустые сосуды в нужное место, но и принять то положение, в котором я лежала, и в котором чувствовала себя совершенно беспомощной, ногами к выходу из камеры. Меня проинструктировали относительно этих правил утром следующего дня после моей первой ночи проведённой здесь. Говорила женщина, которой я так и не увидела, а слышала только голос, доносившийся откуда-то снаружи. Соответственно, я до сих пор, не видела никого из моих тюремщиков. Я даже не знала, принадлежал ли тот женский голос той, кто была свободна или той, кто являлась такой же невольницей, как и я. Но у меня не было никаких сомнений относительно того, кем была здесь я, даже, несмотря на обнажённость моего горла. Но если честно, мне казалось более вероятным, что говорила со мной рабыня. Просто я усомнилась, что свободную женщину в мире, таком как этот, могли бы привлечь к столь непритязательной задаче, как присмотр за заключенными.
