Более всего меня заботил вопрос об ощутимости и невероятной правдивости сна: все что я видел и слышал, было натуральным, видимым, осязаемым, ощущаемым. Все, что мне удалось испытать, также походило на самое правдоподобное состояние. Этакая грань соотношения мира пространного и мира реального теперь же могла запросто обмануть мой рассудок. То есть я стал всюду оглядываться и быть осторожным, полагая, что и поныне нахожусь во сне.
Но все это было настоящим, и каждое утро я просыпался в своей мягкой кровати, не испытывая чувства тревоги. Но те чувства, те все явления и переживания, были в том мире какими-то сглаженными, натурально смягченными; боль была все той же болью, но только там я испытывал ее даже с приятностью от того, что вскоре она исчезнет; там она была абстрактной, недействительной, невесомой, как будто горячее вино, когда начинаешь его пить, или бальзам, приятно и бархатно смягчает ваше горло. Так и та же самая боль, лишь была болью ощутимой, но в то же самое время болью желанной. Однако умонастроение в мире складывалось так, что там человек отнюдь не желает испытать ее, но, уже когда испытывает, и когда это самое испытание заканчивается, он ощущает прилив эмоции и счастья.
Я все еще долго обдумывал тот самый момент моей мнимой смерти, это самое явление, возникающее не во сне, а наяву, и непременно играющее свою роль над человеческим разумом в самом сне. То есть я могу здесь лишь привести вам один пример из собственной моей жизни, а именно тот, когда однажды я спал у себя дома и видел во сне как всюду летало большое количество бабочек на зеленом и обширном лугу. Когда же я начинал засыпать, то покуривал в это время папиросу, да в то же самое время читал «Северную пчелу». Заснувши под воздействием блаженной неги, я еще долго, с четверть часа во сне, бегал за чудесными бабочками и ловил их. Но вот одна из них вдруг упрямо и безжалостно начала жалить меня своим жалом в самый палец на правой руке, так, что, сделав порядком семи-восьми укусов, я не вытерпел такой сильной боли и проснулся, обнаружив эту боль весьма естественной и настоящей. То есть это была попросту папироска, которая, оставшись недокуренной у меня в руке, начала тлеть и жечь мою кожу на пальце. Все это я говорю затем только, чтобы дать вам понять самое устройство сновидения. То есть от силы-то я максимум спал не более полуминуты, ибо этого времени было достаточно, чтобы догорела папироска и начала жечь мой палец, тогда как в самом сне я провел четверть часа. Видите ли, сон, то есть любое сновидение, по сути есть лишь сгусток наших с вами увиденных и пережитых событий, легшие как-нибудь в наше подсознание, и длящиеся не более очень короткого времени; то есть навряд ли один и тот же сон сможет достигнуть по своей длительности хотя бы одной минуты.
