У Паустовского, кажется, было что-то про ветер в Новороссийске. Тяжело, мол. Тягостно. В зимние месяцы народ не выдерживал и то ли стрелялся, у кого пистолет был, то ли вешался. Сраные интеллигенты… Три месяца выдержать не могли. А здесь весь год прибой. И ни минуты покоя. И жестко, и оглушающе, и постоянно, и ежесекундно… И тишина – счастье, доступное только акустикам, когда они свои наушники надевали, другие звуки слушая… И покой только раз в год – в отпуске. Только люди и там кричат, как глухие, с другими общаясь. И теща пугается крика зятя, а тот не замечает, что неадекватно разговаривает. Хотя ему от этого польза – теща боится и уважает.
А подруги моряков молчаливы, терпеливы и не жалуются маме. А голос внука так громок, что уши закладывает…
Рев прибоя перекрыл даже шум винтов вертолета, который доставил в поселок 5 января Деда Мороза со Снегурочкой, хор Снежинок, председательшу женсовета с подарками и меня.
Нас ждали. Уже пять дней. Особенно дети. Новый год, все-таки… Кривая сосенка, украшенная гирляндами огней и самодельными игрушками, наконец-то засветилась. А у детей в ушах были беруши. И каждую реплику приходилось подавать дважды, пока дети по губам разберут, в чем веселье, и среагируют, и закричат: «Елочка, зажгись!»
Маленький мальчик Саша с диатезными щеками, которому понравилось мое новое лицо, ерзал у меня на коленях и кричал в ухо, пока его мама раздавала подарки: «Велтолет – доблая зелезная птиса! В ней вкуснятины много! Дазе хлеб есть! И конфеты. А белый, он с песенью, ее мама слезает. А селный – халосий, но я белый люблю. Велтолет – не то, се эти цайки и бакланы. Бутелблот из лук вылывают, когда мама отвелнется. И хосет в глаз клюнуть. Гадкие пенсы. И плибой плахой и нехолосий. И сумит. И слизывает. Он Лену в плошлом году слизнул, пока мамы кличали, отвлеклись. А у нее такое класивое класное пальто было. Не наели… Ее мама долго плакала. А мне ее коляска досталась. И я узе бальсой. Потому сто я к плибою не хозу.
И Дед Молос холосий… А я стесняюсь танцевать. А ты останесся? Или ты птенцик велтолета и с ним улетишь? Возьми меня с собой, а? А то у меня уски сильно болят. Мама говолит, от плибоя… Ой, смотли, Снегулоцка!»
Я сдерживал слезы и вспоминал сына Валерки Ткачева, который в аэропорту Домодедово в три своих года впервые в жизни увидел воробьев и гонялся за ними с криком: «Какие красивые птички!»
Он на Камчатке только ворон видел, воробьев там нет.
