Один её глаз иногда прикрывался прядями чуть наискосок, что придавало её взгляду какое-то сволочное лукавство. Сволочные искорки в глазах, прозрачных, как голубые бриллианты, как тропическая лазурь тёплого моря. О, художественные сравнения в ход пошли... Но я же говнописатель, мне простительно, да?
Она улыбалась игриво, приветливо и ласково всем: Димычу, Лёхе, мне. На мне она задержала особенно заинтересованный взгляд. Бесцеремонно так, что-то вроде: «А это у нас тут кто?» Видимо, пыталась понять, какого я пола.
— Привет, мальчики, — сказала она. Как шлюха, ей-богу, только пережёвывающих жвачку челюстей не хватало. И двинула бровью, уставившись на меня: — Мальчики же?
— Маш, познакомься, — торжественно-степенно произнёс Санёк. — Это Алексей. Это Дмитрий. А это Оля.
Меня, понятное дело, он оставил на десерт — как изюминку нашей компании. Ни черта я на самом деле не разбираюсь в этикете, да и плевать, в какую очередь меня представляют, пожимают руку и тому подобное. Пока он знакомил нас, Машины лазурные искорки благосклонно и дружелюбно обращались с одного лица на другое. Услышав моё имя, она посмотрела прямо мне в глаза — беззастенчиво, дерзко-ласково.
С чем бы сравнить её взгляд, чтоб понятно было, какое впечатление он производил? Вот представь, девушка на тебя всего лишь смотрит, а у тебя такое чувство, будто её горячий язык уже орудует у тебя во рту, а рука лезет тебе в трусы. Она смотрела бы так, даже если бы была одета, как Кейт Миддлтон, а рядом стояло всё королевское семейство. Наверно, она и на клиентов на работе так же смотрела. Или почти так. Нет, не в том самом смысле клиентов, конечно... Работа у неё была пристойная: она сидела в офисе, мило улыбалась и заключала договоры. Не знаю, может, и в работе ей эта фишка помогала — этот блядский взгляд. Гипнотизировала она им, что ли? Наверно, можно подписать что угодно, если на тебя так смотрят.
Деловая документация, все эти казённые обороты, канцелярские выражения — даже это из её уст звучало бы, как песня про секс.
Нет, она не вешалась никому на шею, не хохотала громко и развязно, не делала ножкой, как Шарон Стоун в «Основном инстинкте». Её колени были целомудренно сомкнуты, осанка — как у герцогини, движения изящных рук с хрупкими запястьями — как танец лебединых шей, «а уж речь-то говорит — словно реченька журчит».
Но даже если бы она чопорно разливала чай каким-нибудь высокопоставленным гостям на английском званом ужине, затянутая в респектабельный футляр великосветского наряда, её глаза оставались бы такими же бесстыжими. В них не было свинцового цинизма, рабочей усталости и наигранной ласки, как у девочек-профессионалок. Это был совершенно искренний огонь, и била она им без промаха.
