Пора мне, пора в поселок, – Алексей положил руку на плечо старика, совсем охмелевшего. Тот только что закончил свой рассказ
о старинных путях-дорогах-тропах. – Спасибо! Приглашаю в гости, – махнул рукой на юг. – Приезжайте туда, за сопку, за Маяк! А мне надо возвращаться. Митрофан ждет на той стороне.
– Хто-хто? – будто не расслышал, схитрив, старик. Ему было жаль расставаться с Алексеем.
– Митрофан. Кучер мой. На лошади! – пояснил Алексей, нашаривая свою сумку.
– Погости еще, начальник Алеша. Еще мяса покушаем. Еще поговорить шибко охота, – просил Чохты, приложив правую ладонь к груди. – Скоро ночь. Куда пойдешь? Нельзя одному. Ночевать здесь надо. Митрофан ничего. Митрофан знает, что начальник гостить ушел. Долго гостить. Утром уйдешь, – хозяин потянул за рукав Алексея из чума. – Воздухом дышать надо. Ходить в поселок не надо. Здесь ночевать. Чум. Костер. Тут тепло. Тут шибко хорошо.
Они сидели на валежине у костра, в который Тороча набросала сухих веток. На стойбище все текло своим размеренным чередом. Вернувшиеся с охоты мужчины занимались своим делом. Кто-то начинал свежевать мясо, кто-то чистил оленью упряжь или налаживал прохудившийся чум, латая его большими кусками заготовленной с осени бересты.
Чохты успел выкурить на улице еще одну трубку. Смеркалось. Алексей, чувствуя сильную усталость, про себя облегченно отметил, что не зря предупредил Митрофана о возможной ночевке у таптагирыканов. Недолго подождав у южного склона сопки, кучер должен вернуться в зимовье лесорубов.
– Э-э, – протянул старик, глядя узкими щелочками глаз на Алексея. – Спать, однако, надо. – Они вернулись в жилище. Тороча успела хорошенько проветрить внутри и прибрать, где сидели-обедали мужчины. Чохты опять что-то коротко сказал жене и опустился на корточках у очага, в котором продолжали мерцать угли.
– Можно здесь прикорнуть? – показал Алексей на местечко у очага. – Нет-нет, я тут, как говорится, у порога, – попытался отказаться, когда Чохты и Тороча указали ему на другую половину чума. Там одна на другую набросаны мягкие выделанные шкуры. Поверх расстелено чистое шерстяное одеяло.
Пришлось согласиться.
…В узкую щель у длинного полога на входе видно, как на черном небе зажглись-замерцали яркие звезды. Сонный Алексей и слышал, и не слышал, как Тороча стянула с него унты. Неумело долго расстегивала пуговки на черной суконной тужурке. А потом коснулась горячими пальцами мужского плеча, груди. Звериные шкуры очень мягкие. И теплые. Но еще горячее близкое женское тело. Но как хочется спать… Яркий солнечный сад. В белом летнем костюме он – Алеша. У дуплистого старого дуба устроены высокие качели. Веревки перекинуты через толстые узловатые ветви. Солнце режет глаза, и не видно взлетающий к небу женский силуэт в шлейфе подвенечного белого платья. Солнце режет глаза, но Алеше надо поймать улетающие от него качели. Близко-близко смеется Ирина Потемкина. Это ее силуэт на качели. Алеша пытается дотянуться до шелковой веревки, но тщетно. И он оступается ногами в пустоту… Открыв глаза, Алексей почувствовал, что под рукою бьется девичье сердце. Он отдернул ладонь, словно боясь обжечься о горячую острую грудь обнаженной северянки. Но девушка беззвучно рассмеялась и еще теснее прижалась к русскому инженеру Алеше…
