– Кхе-кхе-кхе! – закашлялся сонный Алексашка. Емельян Никифорович опять вздрогнул и спешно затушил трубку, успев сделать несколько затяжек. В спаленке стало черно. Серебряный лик луны скрылся за окошком в темных тучах на светлом небе.
*
Еще двое суток пробыли промысловики в размахнинском доме. Гулянка завершилась. Мужики принялись подгонять снаряжение. Заряжали патроны, чистили ружья. Готовились, к последнему перед наступлением весны выходу в тайгу.
На высоком крыльце Размахнин провожал зверобоев. За широкими тесовыми воротами их принимал изменившийся за эти дни, укрытый свежим снегом мир. Все бело и тихо, только поскуливают собаки.
Один за другим охотники скатились по снежному склону оврага на лед реки и цепочкой двинулись руслом в верховья Урюма. Они возвращались к своим звериным тропам и прокопченным зимовейкам, разбросанным по таежным распадкам.
– Ушли, – выдохнул Размахнин Кешке и Алексашке, зорко наблюдавшим за удаляющимися черными фигурками. Хозяин перекрестился, и все трое вернулись в дом.
– Теперича всем работы хватит, – сказал Размахнин. – Прямо сейчас и приступайте.
Парни стали готовиться к трудоемкой работе: выделке шкурок. Немало дней придется потрудиться, не разгибаясь, над тем, что добыли в таежных дебрях охотники. Скоблить, замачивать в соленой воде, обрабатывать ценную пушнину, сортировать по качеству на категории, складывать в связки.
– Давайте-ка, еще плотно почаюем и с легким сердцем и твердыми руками примемся за работу, – напутствовал помощников Размахнин, бодро усаживаясь за чистый стол.
…Посреди бревенчатого склада Емельян Никифорович задержался, любуясь пушниной. В такие дни он одевался по-праздничному. Сейчас он был в синей косоворотке, опоясанной тоненьким кожаным ремешком. На плечах накинутый кожушок, на ногах новые ичиги, в которые заправлены шаровары серого сукна. В лабазе не холодно и не жарко. Помещение в меру отапливалось двумя печками. Для хранения пушного товара держалась определенная температура. За правым ухом хозяина заложен огрызок карандаша. Размахнин раскладывал на длинном дощатом столе шкурки, которые подавали ему, снимая с протянутых вдоль склада шестов. Связки белоснежных песцов, чернохвостых горностаев, сереньких с подпалинами белочек, рыжих лисиц. Мех переливался, играл, как блики весеннего солнца, падавшие на пол из окна.
– Хорошо поработали, ребята, – приговаривал Размахнин, любовно поглаживая мех ладонью, аккуратно расправляя связки шкурок, разложенные по столу. – Сполна рассчитаемся за продовольствие и боеприпасы артельщиков. Будет, чем добытчикам заплатить, и самим на хлебушек с маслицем останется.
