— Придешь сегодня ночью спать со мной? — кричали ему женщины из дверей и смеялись, закрывая лицо руками. — Почему ты заставляешь меня спать одну? — Они подшучивали над ним, но уважали его и почти боялись, потому что этот старик обладал колдовской властью, он был связан с подземными силами, знал духов, укрощал животных. До того как годы и обстоятельства заставили его переселиться сюда, в Гальяно, он занимался тем, что заговаривал волков. Он мог, по желанию, заставить их спуститься в поселок или прогнать их оттуда, звери не смели противостоять ему и покорялись его воле. Рассказывали, что, когда он был молод, он бродил по деревням в этих горах, сопровождаемый стаей свирепых волков. Поэтому его боялись и уважали, а в снежные зимы его зазывали, чтобы он держал в отдалении обитателей лесов, которых холод и голод гнали к жилью. Но и все другие животные подчинялись его колдовству. И не только животные, но и силы природы и духи, обитающие в воздухе; только перед женщинами он был бессилен. Было известно, что в молодости, когда он косил поле пшеницы, он делал в один день работу пятидесяти мужчин: кто-то невидимый работал вместе с ним. В конце дня, когда все другие крестьяне были покрыты потом и пылью, когда их спины были сломлены усталостью, а голова гудела от солнечного зноя, заклинатель волков казался более свежим и бодрым, чем утром.
Я поднимался из могилы, чтобы поговорить с ним; предлагал ему тосканскую сигарету, которую он торопливо зажигал, воткнув в мундштук, сделанный из кости правой задней ноги зайца, почерневший от времени. Старик облокачивался на заступ (он постоянно рыл могилы); иногда он наклонялся, чтобы поднять с земли человеческую кость; он держал ее некоторое время в руке, продолжая разговаривать, потом отбрасывал в сторону. Вся почва была усеяна костями. Эти белые, истлевшие древние кости торчали из старых могил, разрушенных водой и солнцем. Для старика, как, впрочем, и для всех здешних жителей, кости, мертвецы, животные, дьяволы были чем-то обычным, связанным с простой каждодневной жизнью.
— Поселок построен на костях мертвецов, — говорил он мне на своем непонятном жаргоне, клокочущем, как подземная вода, которая прорывается неожиданно среди камней, и делал своей беззубой дырой, заменявшей ему рот, какую-то гримасу, которая, быть может, означала улыбку. Если я пытался заставить его объяснить, что он хотел этим сказать, он меня не слушал, смеялся и повторял неизменно все ту же фразу, отказываясь к ней что-нибудь прибавить.
