Но может быть и по-другому. Вы не инвалид — по обычным человеческим меркам. Ваши глаза, руки, ноги — всё при вас. Но медики говорят — «не годен». Потому что после этой встречи вы не сможете делать того, что могли раньше. Вы не сможете сдать нормативы, например. Потому что у вас что-то сломано внутри. Этого достаточно.
Вы сильный, умелый. Но в бой уже не пойдёте. Вы списаны. Вы не сможете помочь товарищу. Да и товарищи — они остались там, а вы здесь. Не нужный ни им, ни себе.
В лучшем случае, если вы на хорошем счету, много знаете и полезны, вас переведут на штабную должность. Отныне в ваших руках не будет автомата — только папка с бумажками. Очень нужными и полезными бумажками. И каждый раз, когда вы будете видеть вооружённых бойцов, будете чувствовать приступ тяжелейшей тоски. Рождённый для боя не может дышать бумажной пылью.
Вам будут сочувствовать. Вы будете общаться. Вам расскажут, как было в Чечне и как было в Дагестане.
Вы будете волноваться, выспрашивать подробности. И всё время примерять — а что бы сделал я? Как бы себя повёл? Вы не сможете не думать об этом. Вы будете жить с этими мыслями. Не мёртвый, но и не живой по-настоящему.
Увечье. Худшее, что может случиться с бойцом.
Я не был удивлён ответам. Я сам ответил бы так же.
1995 года, июнь. Москва, Олсуфьевский переулок, штаб-квартира группы «Альфа»
Мы все знали, что Серёга потерял глаз. И что это означает.
Я звонил, чтобы поддержать. Бесполезно. Он не брал трубку. В разговоре с мужиками выяснилось — дозвониться не мог никто. Он никого не хотел видеть и слышать.
Где-то через месяц Милицкий появился в штабе. Он был одет как на официальное мероприятие — костюм, галстук, блестящие начищенные ботинки и такой же блестящий стеклянный глаз. Он быстро, деловито поздоровался со всеми, и направился к Александру Ивановичу Мирошниченко, первому заместителю командира группы.
— Александр Иванович, здравия желаю!
— Сережа, привет, рад видеть.
— Александр Иванович, я увольняюсь. Подпишите рапорт.
Мирошниченко взял рапорт и начал читать.
— Сережа, — наконец сказал он. — Я уволю тебя. Но тогда, когда увижу, что ты готов, — и разорвал бумагу. — Свободен.
— Я не буду протирать штаны в штабе, — отрезал Милицкий.
— Сережа, сейчас ты не готов уходить. Подумай, почему. Свободен, — повторил Мирошниченко.
Милицкий вышел из кабинета и побрёл к своему ящику. У каждого бойца есть личный ящик, где мы храним свои вещи, одежду для тренировок. Сергей выгреб все из ящика в пакет, оставил ключ в дверке и вышел из здания.
