Может, мне уже просто надо меньше. И всё обратно-пропорциональные Икаро-Люциферовские подвиги под эгидой лжесамодостаточности прокурора провоцируют на антиаскезу, тщетность которой предопределена нестерпимой провокационностью сверх-ощутимости вне-бытия, пра-родительного, пре-дательного, об-винительного, благо-творительного, пред-ложного, средне-развратного, злого, недосказанного как объект перед последним причастием, споткнувшимся об необязательные запятые, запитые, чтобы переживать — бесполезные жмурки для жмуриков с колокольными глазами глаголов, грустно скучающих по выжженным сердцам — всё, я просто заебался, мне не по нраву эта нищета строк, считающаяся у вас богатством не по праву, принадлежащему людям, людям, людям, людям, людям…
Ты гений. И личная тебе благодарность — personal gratia, и ты — persona non grata — Счастливчик Пер («Каждый шаг — вовремя остановленное падение»).
Пара: Лейбниц — Кельт. Жизнь /developments/ — пружина. Смерть /envelopments/ — конверт.
Пара: Ной — Я /хуев ковчег/. Паранойя. Водка и кофе. Номинативные мысли, лишённые развития — «сушняк».
Пара: текст. Дальнейшее можно просто перелистнуть. Прощаюсь на десять минут и продолжаю писать, проваливаясь между разворачиванием и свёртыванием (см. два абзаца выше). Жадно, впопыхах — весьма приблизительные наречия. Самое главное в создании/проекции текста — нейтрализовать фильтр. Это практически невозможно.
Фильтр снят. Язык издевается, измывается надо мной. Мне ещё жутко везёт, что я не полиглот /то ли троглодит, то ли вафлёр/ — я бы запутался, зашился. Из меня бы полезли однокоренные цепочки, типа «война» — «колокольчик» — «прекрасная» и прочие децибелы. Я бы обозвал Дон Жуана милитаристом /mille a tre/ за те две лишних ночи, которых лишила нас Шехерезада. Меня заносит. Я не могу не врать. Мой текст всегда есть ложь. Если я напишу, что ни разу в жизни не употреблял слово «трактат», я, конечно, совру, ибо слово «трактат» я уже употребил два раза. Я достоин своего Языка, каждый человек достоин своего Языка, каждый народ. Для ленивого русского человека даже слова «лодырь» и «бездельник» пришлось выдумывать. Или это маскировка?
Не могу больше. Стоп!!! Двадцать граммов одеколона — любой выход. Экзит. Изгиб. Эксгиб. Тппру!!! Или тпрру? Короче, стоять!!!
Мне не удалось родиться там, где я сейчас здесь. Иначе всё было бы иначе. Опять эта экстремальная инаковость. Я не могу любить Невский или Арбат. Я здесь. И мне надоело всю жизнь подавать надежды (поддавать? продавать!). Я слишком много видел, как спиваются красивые и умные люди, он виновен здесь не алкоголь, а полное отсутствие у них наглости, которую принято называть волей. Я так живу и так пишу. В хайямовских рубаях более тысячи раз употребляется слово «вино», но это не помешало Омару прожить восемьдесят три года в добром здравии. Так что не надо мне ставить в пример трезвенника Гёте. Просто есть люди с чистой биографией, но подпорченной Жизнью, а есть мы, пограничники, — с чистой Жизнью, но вконец испорченной биографией. Да и что мне все эти великие? Пушкина не мучили муки творчества, а обилие черновиков говорит только о его плохой памяти, ибо все варианты, которые путные поэты прокручивают в голове, ему приходилось заносить на бумагу. А Набоков? Он мнил себя великим поэтом, но чтобы хоть кто-нибудь прочитал его посредственные стихи, ваял великолепную прозу.
