П а ш к а. Никого я не рубил…
М и х е е в. Купец где? И этот еще… Хранцуз с им был! (Приглядывается к П а ш к е.) Постой, постой… Да ты, никак, дворник? И усы приклеил! (Хватается за усы, пытаясь их отодрать. П а ш к а взвывает от боли.)
П а ш к а. Не лезь, дубина! Они настоящие!
М и х е е в. А мундир взял откелева? Да ты… С убиенного снял, что ли?
П а ш к а. Никого я не убивал! Они через черный ход ушли!
М и х е е в. В участок его, робяты! Там разберутся! (Дует в свисток.)
В а л е н ю к (стоя на авансцене, лихорадочно строчит в блокноте). «Чудовищное преступление на Малой Дворянской… Дворник убил кавалергарда, и, переодевшись в его мундир, застрелил…» Нет, лучше — зарезал! «Купца первой гильдии Пантелеева, домовладельца… Мистическую провидицу»… Нет, это не надо. Просто — «Маниак зарезал и жилицу Кирхгоф, Шарлотту Федоровну… и ее горничную… Все трупы расчленил и сжег в камине!» (Оглядывается.) Камина нет, черти его дери… Ладно! Трупы разрубил палашом и окровавленные члены выбросил в окно!» Нет, искать будут… не найдут еще. Куда же он их подевал? Ладно, потом… «Вот что значило загадочное предзнаменование в доме конюшенного ведомства!» А-ах! Вот оно что, канальство… Срочно в редакцию! (Убегает.)
Сцена десятая
в которой главного героя пытаются спасти
Прошло пять лет. Мы снова оказываемся в Обуховской больнице, в узкой палате на две койки, с одним окном, закрашенном наполовину зеленой краской. На одной из коек, сжавшись в комок, сидит с ногами Т е л у ш к и н — обритый, похудевший, в застиранной пижаме и со следами побоев на лице. На второй койке, напротив, расположился П а ш к а — тоже лысый, небритый, тоже в пижаме и стоптанных тапках.
П а ш к а (устало, почти механически). Петр Михайлович, посмотри на меня. Я — Паша.
Т е л у ш к и н не реагирует.
П а ш к а. Петр Михайлович, очнись. Я — Пашка, подмастерье твой. (Эффект прежний.)
Тихо открывается дверь и в палату оcторожно просовывается голова П о п р и с к и н а.
П о п р и с к и н (громким шепотом). Павел Иванович, долго еще?
П а ш к а (не оборачиваясь). Сказано — не входить! Стой, где стоял.
П о п р и с к и н. Так ведь обед скоро…
П а ш к а. Брысь! (Голова П о п р и с к и н а исчезает.)
П а ш к а встает, потягивается, передергивается, издает звук, похожий на «бр-р». Потом отходит к окну, задумчиво почесывает подбородок и вдруг рявкает: «Пантелеев!» Т е л у ш к и н вздрагивает, выкатывает глаза, скатывается с койки и с удивительной быстротой отползает в угол. Там он снова сжимается в комок, закрывая руками голову.
