Ему было тяжело продолжать этот разговор. Голова все болела, две таблетки пирамидона так и не помогли…
— Вы, на Западе, очень часто говорите это слово — свобода, — вдруг с неожиданной для себя резкостью сказал он, и Герда испуганно подобрала свои длинные ноги. — Если поверить, у вас кругом свобода. Даже свобода делать подлости.
— Не забывайся, — тихо сказала Люба. Это были ее первые слова после того, как она приехала сюда с Гердой.
«Могу наговорить лишку», — подумал он.
У Герды глаза стали большими, круглыми.
— Я имею в виду вашего гостя, — громко сказал Храмцов. — Великолепный пример свободы действий.
— Гость? — спросила Герда. — Что вам сделал гость? Он немного ухаживать за Любой, это есть, но это просто так…
— Просто так, — усмехнулся Храмцов. Ему было наплевать на это. Он рассказал обо всем, что произошло вчера в Порт-Саиде и что услышал сегодня от Кости Иванова, — говорил и смотрел, как Герда бледнеет и трет виски тонкими пальцами.
Он готов был поверить ей, что она ничего, ровным счетом ничего не знала и что видит этого человека впервые. Он не немец, а откуда-то из Скандинавии. У нее даже слезы выступили на глазах.
— Конечно, это плохо, — сказала она. Сейчас она пойдет домой и поговорит с мужем, выяснит.
Храмцов махнул рукой. Зачем? Кому надо — те уже все выяснили, вот почему этот тип и едет домой, в Европу.
— Очень плохо, — почти шепотом сказала Герда. — Нечестно. Не надо думать плохо о нас. Мы живем честно. После Гитлера мы поняли, что должны жить честно…
Она торопливо взяла сумочку и поднялась. Нет, не надо ее провожать. Она позвонит потом, после.
Когда за Гердой закрылась дверь, Храмцов повернулся к Любе.
— Ну?
— Что именно?
Он скинул со стола бокал — тот разбился, осколки брызнули в сторону, мешаясь с кусочками льда.
— Я еще не сказал о том, что и ты решила обзавестись свободой делать подлости.
Он впервые бушевал так, а Люба стояла у стены, заложив руки за спину. Она отлично поняла, что имел в виду Храмцов.
— Я все равно ничем не смогла бы помочь ей.
Храмцов почувствовал, что все его тело наливается неимоверной тяжестью: тяжело повернуть голову, тяжело шагнуть к дверям, тяжело ответить.
— Ты хотя бы поинтересовалась… как она… А ты на пляж… с этим…
Ему было душно: воздух словно бы разрывал легкие. Когда он шагнул к двери, под подошвами захрустели осколки.
Что такое дом по-настоящему, может понять человек, который долго и трудно жил вдали от него.
После работы на Суэцком канале прошло уже несколько лет, а Храмцов по-прежнему остро воспринимал само это слово — дом. С весны до поздней осени прямо с работы ездил за Мгу на свой садовый участок. Странно: никогда прежде он не испытывал тяги к земле — а здесь развел целое хозяйство. Ему нравилось, что на узеньких грядках растут его огурцы и его клубника, что есть свой салат и своя редиска, даже свои помидоры, пусть не такие, какие продают на рынке приезжие абреки, но все-таки помидоры!
