Храмцов даже не заметил, как начало светать. Из темноты выступила серая лента шоссе, и он увидел две маленькие фигурки в отдалении — Митрич и Татьяна Тимофеевна. Тогда он вылез из машины и пошел им навстречу. Ему было нестерпимо трудно оставаться с Любой.
— Пропащие души, — проворчал он, встретившись с Ивановыми. — Я уж нервничать начал, куда вы девались.
— Там заправочная станция, — сказал Митрич. — Как-нибудь дотяну твою колымагу, а на станции есть механик. Что семейство — спит?
— Нет, — отвернувшись, ответил Храмцов.
Они стояли, как будто им не хотелось возвращаться к машинам, как будто ожидали чего-то от этого утра и дождались наконец…
Темнота рассеивалась быстро, и вот уже стали видны аккуратно обработанные гряды, подступающие к Александрийской дороге; глинобитные заборы; за ними высились острые, скошенные, как ласточкины крылья, паруса лодок. Там уже был Нил.
— Тише, — вдруг сказала Татьяна Тимофеевна.
Она отошла на несколько шагов и оглядывалась, словно хотела найти что-то в этой тишине. Паруса лодок начали быстро розоветь. Казалось, они накаляются от той жары, которая собирается над землей.
— Смотрите! — уже громко сказала Татьяна Тимофеевна.
Тогда Храмцов увидел стайку скворцов. Черные птицы стремительно пронеслись низко над землей и поднялись в воздух, став ослепительно вишневыми. Другая стайка присоединилась к ним, третья, а потом потянулись еще и еще, откуда-то с дальних полей из-за Нила, — и вот уже вишневая туча начала перемещаться над дорогой.
Туча все росла и росла. Скворцы словно бы оглядывали на прощание добрую египетскую землю, которая была их приютом несколько месяцев. А там, куда они улетали, домой, на родине своей и своих будущих птенцов, еще лежали снега, сотни и сотни километров покрытой снегом земли, и еще были голые подмосковные, рязанские, ярославские да вологодские березы, и еще была та скворешня — вспомнилось Храмцову — в садике перед управлением Балтийского пароходства…
Первым заторопился Митрич. Поехали, поехали. Вечером надо быть в Исмаилии. Сегодня пройдет «Феликс Дзержинский» — значит, и свежие новости будут, и хлеб…
Храмцов возвращался к машине нехотя. Он как бы предчувствовал, что скажет Люба. Она сказала:
— На птичек любовались?
— Замолчи! — яростно крикнул он, не стесняясь Ивановых.
«Доберемся до станции, починим машину — и в Исмаилию. Хватит с меня на сегодня», — подумалось ему.
Как все нелепо! Дома не ссорились, а здесь, казалось бы, нельзя было ссориться и подавно. Все-таки работа у Храмцова была нелегкой, да и не дома, а на чужбине, к которой он привыкнуть не мог. В самую пору здесь было крепче держаться друг за друга. Но после ссоры на Александрийской дороге Люба отказалась даже ходить на «посиделки» к Митричу, где обычно в свободное время собирались советские лоцманы. Ей было скучно там. Разговоры о политике или о работе; споры до хрипоты — прав ли Насер, сказавший на днях, что ислам и социализм не противоречат друг другу; даже чтение газет вслух.
