Ткачев не сразу понял направленность этих «иллюстрирте». Вначале, когда он находил их в багаже туристов, содержание этих тонких журнальчиков не только ему одному показалось безобидным. Разрушенные землетрясением дома; обломки самолета — пассажирский «боинг» врезался в воздухе в военную машину; окровавленный труп — жертва чикагских гангстеров… Портрет симпатичного мужчины средних лет. Бизнесмен? Поэт? Выдающийся физик? Ан нет. Убийца, застреливший из ревности жену и ее хахаля, а заодно уж и собственную дочку. И, конечно, знаменитые артистки в самых что ни на есть необыкновенных житейских ситуациях.
Потом характер «иллюстрирте» начал меняться — как будто издатели нарочно готовили своих читателей к броску в другую сторону. Пляж острова Скорпиос и ослепительно красивая Жаклин Кеннеди-Онассис… Быт «отличного парня» из Алабамы, владельца нескольких ранчо. Никаких комментариев. Идея же начала просматриваться довольно четко: как хорошо быть богатым — ну, а это, естественно, возможно лишь в мире свободного бизнеса.
Да, пойдут и эти «иллюстрирте». Морока страшная, журналы надо возвращать иностранцам перед их отъездом домой; придется заводить целую канцелярию, чтоб не было жалоб… А жалобы все равно будут. Эти люди не понимают, что государство должно охранять себя — и он, Ткачев, охраняет его от анатолей, порнографии, сионистского бреда, солженицыных — от всего того, что, подобно канцерогенным веществам, рвется поразить здоровый организм его государства.
И что-то такое может быть и на «Джульетте»; он чувствовал это не интуицией, которая хороша разве что у всезнающих чекистов в сереньких приключенческих романах, — это ощущение было от многолетнего опыта. Раз что-то необъяснимо — значит, что-то не так. Между этими крайними точками пока еще была пустота, и он должен был заполнить ее. У него целых три дня — те три дня, что «Джульетта» простоит в Ленинграде. Но что в этой пустоте? Опять «серая пропаганда»? Она была уже не новинкой. В том, идущем из-за границы потоке, который как бы останавливался и оседал здесь, на ОКПП, было три «струи», что ли. Первая направлялась к пожилым — религиозная литература. Вторая — людям среднего поколения: пропаганда личного обогащения, ухода в мир вещей. Третья — к молодежи: секс. Отравить, развратить, оторвать от больших дел, посеять неверие в свои силы, толкнуть в болото мещанства — все видно, все прозрачно!
«Как нелепо, — думал Ткачев, — когда у нас говорят: нет, среди наших людей все это не найдет своего адресата. Ерунда — найдет, особенно среди мещан. Живучее племя, живучая психология!» Как-то раз — очень давно — в разговоре с Храмцовым он сказал: «Боюсь, что ты…» — и не договорил. Он хотел сказать, что Храмцов лезет в мещанское болото. Это он видел, но это было бы слишком тяжким обвинением. Все-таки надо было сказать. Пожалел друга, смолчал — зря.
