Сидя в садике, он недовольно думал о том двусмысленном положении, в котором по его вине оказалась Анна Петровна. И вдруг впервые за эти два дня признался сам себе, что ему надо было увидеть не только Леньку, но и ее, Анну Петровну. Увидеть не ради еще одного разговора, а просто увидеть — вот и все.
Тогда, на берегу, его поразила фигура женщины, охваченная солнцем, и бронзовые босые ноги на песке (босоножки она сняла, когда шла по берегу). Это было как видение, неожиданное и мгновенное. Тень, потом силуэт женщины — легкая юбка бьется о колени — и совсем близко большие глаза, разглядывающие его с добрым любопытством.
Ткачев встал, когда Анна Петровна появилась на дорожке, и пошел к ней навстречу.
— Извините, — сказал он, — но я иначе не могу. У вас ничего не случилось? Где Леня?
Анна Петровна прятала глаза. Значит, он был прав: что-то случилось.
— Да, — ответила она. — Брат наказал его. Нет, нет, не бил… Просто на три дня дома…
— Так, — сказал Ткачев. — Вроде гауптвахты. Не за рисунки ли?
— Да, увидел и…
Ткачев предложил ей сесть и заметил, как быстро и тревожно огляделась Анна Петровна. Должно быть, не хотела, чтобы их увидел кто-нибудь из знакомых.
— Посидим, только недолго, — попросила она. — Ленька дома один, а брат может вернуться.
— Анна Петровна, нельзя же так, — сказал он. — Вы человек все-таки, а похожи на…
— Я знаю, знаю, — перебила она Ткачева.
— И ничего не можете поделать?
Анна Петровна снова опустила голову, начала рыться в сумочке, нашла платок.
— Неправда, можете! А ведь мальчишку ничего не стоит сломать. Сломается — и неизвестно еще, каким вырастет. Может, озлобленным, не верящим в людей, угрюмым…
Он не замечал, что Анна Петровна смотрит куда-то мимо него и бледнеет. Он заметил это лишь тогда, когда перед ними остановились двое. Двое мужчин. И по тому, как один из них ухмылялся, глядя то на Анну Петровну, то на него, Ткачева, он точно определил — Костька! И Костька, и его дружок были уже вполпьяна.
— Ого! — сказал Костька. — Сестричка опять себе три звездочки отхватила. Привет доблестным пограничникам!
Уже одно это само по себе было омерзительным. Ткачев встал. Костька оказался выше его едва ли не на голову. И конечно, крепче.
— Вот что, — сказал Ткачев. — Вы бы шли себе дальше, а?
Костька захохотал. Его так и разбирал смех.
— Нет, ты только подумай — ох, не могу! — он говорит мне: шел бы я… Мне! Ай да старший лейтенант! Ну дает, ну уморил!
Приятель потянул его за рукав:
