Но Леонидас лишь сверкнул на нее глазами, отчего она сжалась и вздрогнула. Ничего не отвечая, он свободной рукой вынул из кармана телефон, нажал на кнопку и прижал к уху.
Он увлекал ее за собой, не спрашивая, хочет она идти с ним или нет.
А затем все происходило с такой скоростью, что Сьюсан казалось, будто она наблюдает, как ее собственная жизнь летит с обрыва прямо у нее перед глазами.
Леонидас вывел ее из бального зала, не думая о том, что их присутствие предполагается до конца гала-приема. Он даже ни перед кем не извинился.
Они очутились в машине и поехали обратно в парижский дом в Восьмом округе, рядом с Елисейскими Полями. По пути он не произнес ни слова.
И что хуже всего — это то, что, когда они приехали в свой блистательный особняк XIX века, в вестибюле их ждал врач.
— Это глупо, — не сдержавшись, излишне громко и сердито сказала Сьюсан, забыв, что есть свидетель — врач.
— Тогда тебе не составит труда уступить мне, — ответил Леонидас.
Подавив дрожь, Сьюсан почти что выкрикнула:
— Я не могу быть беременной!
— Если ты так уверена, то у тебя нет причин возмущаться.
Он непробиваем. Сейчас он сама непреклонность и властность, а не тот человек, который касался ее спины, держал за руку и гладил, снимая боль. Как в нем уживаются два разных человека? Не может ведь он быть одновременно и тем и другим?
И, понимая, что ей ничего другого не остается, она подчинилась, когда доктор с улыбкой и извинениями попросил ее пройти с ним, чтобы сделать тесты.
Сьюсан была вне себя от гнева, когда вернулась в гостиную, где ее поджидал Леонидас. В гостиной было полно бесценного антиквариата и дорогих вещей, но она едва заметила все это великолепие. Ее жизнь утекает прямо перед ней! Леонидас стоял у камина, опершись одной рукой о каминную полку, и, нахмурившись, смотрел на огонь, а не на нее. Он был без пиджака и галстука, в расстегнутом воротнике рубашки виднелись полоски шрамов. Сьюсан постаралась не придавать значения тому, как он привлекателен, но помимо воли тепло заструилось по телу.
— Ты будешь выглядеть очень глупо, — сказала она. Сказала сквозь зубы. — Ситуация крайне неловкая. Врач проболтается об этом всем таблоидам в Европе.
— Я лично не чувствую ни малейшей неловкости, — ответил Леонидас, так и не взглянув на нее. — А если врач осмелится, я его уничтожу.
У нее закружилась голова. Наверное, оттого, что это было сказано хоть и мягко, но с угрожающими нотками. Сьюсан шагнула к ближайшей кушетке и ухватилась за спинку. Она говорила себе, что ничего ужасного не случилось — ведь она не беременна. Мать просто получала удовольствие от своей язвительности, и давно пора перестать прислушиваться к ее словам.
