— Чего же ты боишься, Павел?
— Завтра мне идти к Маре. Ты же знаешь, сколько я сотворил зла на своем веку. Поверят ли мне?
— Если ты сам веруешь, то почему думаешь, что те, кто рядом с тобой, не должны тебе верить?
— Я отправил на смерть стольких людей, ни в чем не повинных иудеев. Одно мое имя заставляло трепетать многих. Меня не боялись только первосвященник и царь Иудейский, хотя и это спорно. Зато я сам не боялся никого и ничего, а сейчас… Боюсь… Что мне не поверят — боюсь.
— Не бойся, Павел. Ты уже сделал главное. Ты никогда не будешь с теми, от кого ушел.
— Но буду ли я с теми, к кому пришел? — Павел встрепенулся. Спящий на полу Петр перевернулся на другой бок и простонал во сне…
— Будешь, обязательно будешь, — твердо ответил голос. — Я с тобой и не брошу тебя.
— Вот Петр, — задумчиво глядя на рыбака, подумал Павел. — Он ведь поверил мне лишь потому, что я его спас от грабителей…
— …Он поверил не поэтому. На нем Дух Господень. Видел бы ты, скольких он исцелил и скольким подарил надежду… Он чтит Слово…
— В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…
— Да. Именно за этим я и позвал тебя за собой. Кому, как не тебе, лучшему из сынов Иудеи, нести это слово.
— Мне-е-е? — крайне удивился Павел. — Но… разве я смогу?
— Ты даже представить не можешь, на что способен, Шаул, сын скорняка. А чтобы тебя завтра поняли и поверили, слушай и запоминай…
Павел лежал на Камне неподвижно, боясь пошевелиться и что-то упустить. Полилась долгая, светлая речь, слова которой ласкали слух и погрузили тело в состояние такой легкости, что тарсянин абсолютно не чувствовал усталости.
Во дворах запели первые петухи, возвещая Иерусалиму о скором наступлении нового дня. Павел спал сном младенца.
* * *
Лишь на следующий день переодетого, помытого и постриженного Павла привели на старую заброшенную греческую арену.
— Почему сюда? — спросил он.
— За нами наблюдают, — еле слышно сказал Петр. — Если поймут, что мы пришли одни, без римской стражи, то к нам выйдут. Арена — самое подходящее для этого место.
Они стояли прямо посреди круга на давно не заменявшемся песке.
— Петр! — вдруг послышался сверху женский голос.
— Мара! — отозвался Петр.
Это была она — Мирьям из Мигдал-Эля, строгая, простоволосая, как принято у женщин из Галилеи, в горчичном хитоне до щиколоток с длинными рукавами и шерстяном плаще-ми5лоти. Простая и незыблемая, как учение ее покойного возлюбленного.
— Мара, — обратился к ней с заметным почтением Петр и указал на Павла. — Это…
