– Догнал ли ты великана? – спросил Фома, изнемогавший от любопытства.
– Догнал, – устало ответил Василий и вынул из-за пазухи клок рыжевато-бурых волос.
Фома взял волосяной пучок из руки Василия, понюхал. Сморщился:
– Ну и запах от его шубейки!
– Такие волосы растут у великана по всему телу, кроме головы, – сказал Василий. – В остальном он такой же человек, как и мы. Только разговаривать не умеет.
– Коль разговаривать не умеет, значит, не человек, а дух нечистый, – заметил Домаш.
– Стонал великанище, как человек, и кровь у него красная, – со вздохом произнес Василий, – силища только нечеловеческая.
– Прикончил ты его? – спросил Костя Новоторженин.
– Пришлось, – ответил Василий. – В яму-ловушку свалились мы оба. Великан на меня бросился, да пособил мне Господь зарезать его. Чудом жив остался.
– Как же ты из ямы выбрался?
– Сумел вот.
– Молодец, Вася! – воскликнул Фома. – С честью в Новгород вернемся. И за даньщиков убиенных рассчитались.
Но Василий был мрачен. Его не покидало чувство, будто убил он безвинного человека или, того хуже, ребенка зарезал. Хоть и силен был великанище, но нападал он на Василия с голыми руками. И умирая, глядел на него так печально, как-то по-детски глядел.
– Худион-то где? – спросил Василий. – Где Потаня?
– Для Худиона санки из лыж смастерили и отвезли его в пермятскую деревню верстах в десяти отсюда, – ответил Фома. – Потаня и почти вся дружина пребывают там же. К ночи и мы туда доберемся. Отоспимся.
При одной мысли о сне Василий почувствовал сильнейшую усталость. Враз ему все стало безразличным. Усилием воли он заставил себя подняться и приказал выступать.
Холодное северное солнце уже погрузилось в густую пелену облаков у далекого горизонта.
Глава четвертая. Святослав Ольгович
Неласково встречала тысяцкого Ядрея Амелфа Тимофеевна, когда тот пришел к ней в дом рано поутру.
– Ну, чего притащился? – ворчала вдова. – Опять хочешь спровадить моего сына за тридевять земель. Месяц не прошел, как вернулся Василий из Заволочья. И какой вернулся! Худой, как щепка, и угрюмый, словно пес побитый.
– Что ты, Амелфушка, – залебезил тысяцкий, – разве ж я не понимаю. И улыбка оскомину набить может. А сын у тебя храбрец! Посему князь Святослав ныне кличет его на свой красный двор да на любезный разговор. Вот зачем я пришел.
Это известие не обрадовало Амелфу Тимофеевну.
– Знаю я, Ядрей Дорофеич, что ты у князя нашего в кумовьях ходишь, – хмуря брови, промолвила вдова. – Частенько Святослав Ольгович под твою дуду пляшет. Мой Василий под твои погудки плясать не станет. Запомни это!
