Эй, чистильщики сапог!
До чего вы докатились?
Разве чистить сапоги
В нашей школе вы учились?
И эти бесхитростные стихи имели большой успех. Когда Аня читала Паше и Марусе свое стихотворение «Чего хочу я и мои друзья?» и доходила до строк о своей мечте и своей зависти —
Как хочется с сумкой сестры
на боку
Оказывать помощь бойцу-моряку,—
подруги плакали. Плакали незнакомые женщины, передавая друг другу листовки с «Письмом жены комбата». Ночами переписывали для себя, прятали, учили наизусть.[4]Некоторые Анины стихи пелись на мотив известных довоенных песен, становясь частью оккупационного фольклора:
Листовка, листовка, родная вестовка,
крылатою пулей лети…
Всю зиму не утихали штормы. Прибрежные районы немцы объявили закрытой зоной, строили там укрепления. На центральных улицах пушечные удары волн, сливаясь, слышались отдаленной канонадой. Надежда рождала слухи. Шепотом пересказывали друг другу сочиненные сообща сводки Совинформбюро и верили им, а не немецким плакатам с фотографиями бесконечных колонн улыбающихся пленных. По всем оккупированным городам прошла легенда о пленном моряке: немецкие конвоиры вели его, окровавленного, закованного в цепи, а гордый моряк призывал не склонять головы перед фашистами и пел «Интернационал». Его видели на улицах Одессы и Харькова, Житомира и Смоленска. В Евпатории он обретал живые черты близкого, знакомого.
— Может, из наших кто, — блестя глазами, говорила вечером Паша. — Может, тот пулеметчик, которому мы борщ в сарай носили? За сутки ни разу не сменился, как прикипел к пулемету. А, Маруся?.. Или молодой, которому мы ножницами осколок из глаза тащили, а он молчал… Нет, тот, про кого люди рассказывают, вроде постарше. Все-таки пулеметчик, как есть он!
Нет, не в цепях, а свободный и при оружии шел пулеметчик разведроты Алексей Лаврухин по крымской земле. Подчиняясь приказу командира батальона, сторонясь людей и селений, уходил в степь.
Из города вышли, как вошли, цепочкой; кремнистая дорога вела их под уклон, покуда из балки не поднялись навстречу кроны старых деревьев. Здесь, за селом Баюй, в семи километрах от Евпатории, комбат Бузинов приказал разбиваться на группы по пять-шесть человек, пункт назначения — Севастополь, курс — по усмотрению. А они и до этого держались тесной пятеркой — все, что осталось от разведроты: Лаврухин, Майстрюк, Задвернюк, Ведерников и их командир — капитан-лейтенант Литовчук, молчаливый, старше их всех моряк, которого они звали по имени-отчеству: Иван Федорович.
