Задвернюк сберег часы, время они знали. Днем решили прятаться, ночами идти, держась высоковольтной линии. Первый день, расставшись с другими группами, провели в скирде соломы. Когда с темнотой пустились в путь — будто и не отдыхали. Снег в поле растаял, ноги вязли, мучил голод. Увидели впереди селение с узкоколейкой, в стороне вразброс — сеялки. Они не знали, что в поселке совхоза «Политотделец» стоят немцы. Решили постучаться в крайний дом, попросить хлеба, но увидели на насыпи людей и решили всем не ходить, а Литовчук послал двоих разведать, что за люди, может, тоже десантники? Вдруг услышали выстрелы, увидели — бежит Задвернюк без шапки: «Уходим, братцы, здесь фашисты, Майстрюка — штыком!» Так их стало четверо.
Когда, измученные бегом, они, не найдя укрытия, свалились прямо на прошлогоднюю стерню, их разбудил рев моторов, ослепил свет фар: оказалось, рядом дорога, по которой двигалась немецкая автоколонна. Перебегать было опасно; они замерли, вдавив себя в землю, и земля уберегла их, но за всю жизнь не испытал ни один из четверых такого чувства беззащитности человека наедине с глухим январским небом, такого, до боли в зубах, бессилия перед судьбой.
И снова шли. Снова им была дорогой плоская до дурноты крымская степь, где на десяток километров ни куста, ни вымоины. От голода и усталости их немолодой командир начинал отставать, и тогда небольшой мускулистый Лаврухин нес его автомат. Шли по-прежнему ночью, днем прятались в соломе, но уже не в теплых скирдах, а в потемневших от сырости грудах прелой мякины. Но и эта осторожность едва не подвела их, когда румынские солдаты взялись возить солому в село, и пока грузили из скирды, лошадка подбирала губами из вороха, где они четверо лежали рядком под тонким слоем половы, и дышала, дышала в лицо пулеметчику, и, казалось, вдохнет еще и сдует с плеча последнюю соломинку…
И счет дням уже потеряли, и счет опасностям, и однажды уже в горах, у самой линии фронта, обнаружили, что прячутся под сопкой, на гребне которой стоит вражеская батарея. Немцы в двух шагах брились, играли на губной гармошке, а Лаврухин, сидя под валуном, «для спокойствия» методически выколупывал ножом громадные гвозди из своих немецких сапог: гвозди эти сильно стучали о камни.
Следующей ночью их все-таки обнаружили и открыли огонь, и тут, рассыпавшись и рванувшись вперед, они потеряли Задвернюка и встретили его уже по ту сторону фронта, у своих.
Семнадцать суток длился этот немыслимый переход. Из сорока шести, вышедших 7 января из ворот дома № 4 на улице Русской, лишь четверо пришли в Севастополь.
