– Где ты был? Давай еще раз поговорим – до того, как приедет полиция. Я беспокоюсь, каких еще невзгод мне ждать. Нам нужно думать о Дженни.
На кухне она садится к большому тесаному сосновому столу и принимается барабанить пальцами. Генри смотрит на чайник на плите, потом на жену.
– Я могу попасть в серьезные неприятности. Знала ведь, что нельзя было соглашаться и лгать полиции. – Она раскручивает рукав свитера, вытягивает его и снова загибает манжету.
– Не волнуйся, Барбара. Мы всё выложим напрямик. Они поймут.
– Поймут? Уверен?
Генри закрывает глаза. Ему жаль, что он расстроил жену. Ему жаль, что ей придется вдобавок ко всему пройти через такое. Жаль, что он плохой муж. А еще он устал миллион раз извиняться, потому что извинения ничего не меняют.
– Извини, Барбара.
– Не обижайся, но уже поздновато извиняться. Ведь врать полиции – лжесвидетельство?
– Думаю, только в суде, милая.
Генри смотрит на пол. На свои толстые носки из серой шерсти.
«Это отвратительно». Снова голос Анны. Дочь на пассажирском сиденье и не глядит ему в лицо.
И тут он понимает, что ни Барбара, ни полицейские не скажут ему ничего такого, от чего станет хуже, чем сейчас.
– Все равно не понимаю, зачем нам понадобилось врать. То есть ты можешь представить, Генри, каково мне было в ту ночь? Дочь пропала. А я тут совсем одна…
Генри молчит, повесив голову.
– Кстати, я хочу, чтобы ты съехал.
– Перестань, Барбара. Подумай о Дженни. И как я буду заниматься фермой, если съеду?
– Нет никакой фермы, Генри. Фермы нет уже несколько лет.
Он поднимает глаза.
– И ты удивляешься, почему ничего не вышло, Барбара? Ты выходишь за фермера, а потом решаешь, что не хочешь быть замужем за фермером.
– Так нечестно.
– В самом деле?
Несколько минут они сидят, не произнося ни слова.
– Хорошо. Поговорим с полицией вместе, Барбара. Я объясню, почему попросил тебя солгать о той ночи, когда пропала Анна. Все будет хорошо. Мы все уладим. Прости, что расстроил тебя, но если ты действительно хочешь, чтобы я съехал, то, при всем уважении, чем я буду заниматься с завтрашнего дня – больше не твое дело. А теперь мне надо принять душ, пока они не приехали.
Наверху, под струями воды – он нарочно включил погорячее, – Генри впервые ощущает облегчение. Наконец-то свободен. Годами он тешил себя иллюзией, что все может продолжаться по-прежнему.
А теперь?
Генри подставляет лицо под струи воды – и начинает делать то, чего не делал со дня смерти матери. Под струями горячей воды, от которых краснеет кожа, Генри Баллард плачет.
