И когда убийц казнили я ликовала!
Да, я ликовала! И, помня наизусть и постоянно повторяя в молитвах своих детских Божественные Заповеди, я, — по малолетству ли, или из–за накопившейся и переполнявшей сердце моё неподъёмной ненависти к гонителям любимых моих, — знать не хотела одну из них — «Не убий!» относительно самих убийц! Во всяком случае, «другую щёку» подставлять им намерена не была! Отнюдь. И всё молилась и молилась, чтобы «кончали всех, всех, всех, кто убил моих стариков, братиков моих! Всех, кто заставил маму родить меня на ледяном ветру в дырявом телячьем вагоне! А папу и дедушку Коленьку — в тот же с ног валящий всё живое енисейский «сивер» нести меня, — полу живого младенца, — в сгнивших тряпках сотни вёрст по льду и морозу!
Всех, кто пытался уничтожить нас или превратить в рабов!
Тогда я ещё не знала, что существует — и вечно будет существовать — Закон Возмездия. И до того места в Книге Книг, верно, не дочитала ещё с мамою, что Великий Мудрец и Царь Иудейский Соломон приговорил на веки вечные: «Утопивший утоплен будет!». Да, об этой Притче я ещё не знала тогда. Но верила, что теперь «топят именно топивших»!
К 22 июня 1941 года я, — десятилетняя девочка, Маугли, по существу, — поняла и понесла в себе осознание всей меры зла, причинённого большевиками моим сословиям. И потому с Неба будто свалившееся Германское нападение, а потом и нашествие, восприняла пусть и не как начало освобождения народов России от красной комиссарщины, но, безусловно, как акт Главного Божественного Возмездия палачам. И если бедное сердечко моё не разрывалось от счастья, то потому только, что загонял–то в «котлы» и казнил моих палачей вовсе не любимый мамин Святой Михаил Архангел. И даже не дедушки Николеньки Святой Георгий Победоносец. Но немцы. Германцы. И, пусть люди хорошие — папа–то мой, мой любимый отец, — он тоже немцем был, пусть русским — не германским! Но — всё равно — НЕМЦЫ! Те самые, с которыми бились в Первую мировую войну все 34 полегших на ней дядей моих и братьев деда моего Мартына Владимировича и дедушки Николая Николаевича — Адлербергов. Моего Дворянского Рода офицеров и генералов Гвардии. Русских интеллигентов, создавших и несчётно лет хранивших мою Россию со времён — это я уже знала — Куликовскоё Битвы!
С первых дней войны мужское население района ушло на фронт. Не взяли только наших — ссыльных — мужчин. «Передайте им: пусть они не торопятся под немецкие танки! Родина всех их ещё востребует!», сказал, прощаясь с Николаем Николаевичем и с родителями моими Василий Иванович Зайцев, отъезжая в армию. К тому времени начали приходить «похоронки». Появились первые калеки… И люди кругом заговорили о гигантских «котлах» и несметных полчищах наших пленных, томящихся в немецких лагерях. А потом… Потом дядя мой Володя смастерил детекторный радио приёмник. И, в разгар войны узнавали мы такое, что только пол века спустя стало известно «советским людям» — цена войны, за которой — за ценою этой — «страна советов», да и Россия старая (как оказалось!) никогда не стояли. И мы поняли, что «не стояние за ценою» было ещё одним способом, — не менее эффективным, чем этапы и расстрелы, — покончить, наконец, с крестьянством и с тою же интеллигенцией, пусть не только дворянской. А дедушка Николенька, наш молчун, произнёс не очень понятную мне тогда фразу: «Они уничтожают генетический фонд России. Русский генетический фонд! Сперва пытались сдержать наступавшего немца валами трупов русских солдат. Теперь выдавливают его горами их тел…». Чуть позже я дедушки Николеньки слова поняла. И первый раз в сознательной жизни плакала. Плакала, как плачут дети — не от жалости к себе, нет, — от обиды. За «горы тел» наших солдат — крестьян. От жалости плакала я через десять лет, когда сжигали тело Вашего Ясиро…
