С пелёнок жила я жизнью моих родных — дядек, которых любила не передать как. Жизнью бабушки Марфы, которую боготворила. Жизнью папы с мамой — ну, они были просто «сама я»! Конечно, я жила и жизнью Николая Николаевича, дедушки Николеньки, которого, как Маугли Волка, признавала Непререкаемым Вождём Стаи и которому поклонялась! Известно: каждый ребёнок — ещё эмбрион, плод ещё — уже в материнском чреве начинает воспринимать волнения матери или чувствовать победительное обаяние классической музыки и наполняться ею, — Божественной Животворной Силою её и Её Святым, во истину, Духом. Так и я тоже, по видимому. И где–то со времени, когда завязывалась моя душа, — а завязывалась она в экстремальной ситуации, когда насилуемые чувства особенно обострены, — я стала жадно воспринимать, — безусловно к восприятию предрасположенная, — беды и несчастья близких. Горе их. Муки. Радости. И пусть по младенчески, пусть по детски — воспринимать очень рано. Главное, воспринимать к а к с в о и!
И снова: «Когда?». Страшно даже подумать… когда! Кто знает, быть может с момента зачатия…
Но именно так ощущала и впоследствии понимала я чудо приобщения своего к миру родителей. К миру моей семьи.
Барак, в котором с десятком других семей нас поселили, срублен был «в охряпку» — на живую нитку. Нет! Нет! То никакая не вина наших мужчин! Они могли срубить Терем, Дворец, Дом Сказочный — они, умельцы и трудяги — могли всё. Но им не позволили «растрачивать народный лес и раб силу на хоромы для врагов трудового народа!». Так мы, наконец, узнали кто мы. И что приисковая потомственная пьянь, первые полдня ищущая где бы опохмелиться, а вторые — наливающаяся бормотухою и «бражкой» — она и есть трудовой народ, который «весь мир насилья… и разрушит до основанья, к такой–то матери…». А папа мой, с убитыми ими моими дедами кормившими хлебом и вот эту вот приисковую сарынь — «паразиты». А потому классовые враги этого самого «трудового народа», день–деньской валяющегося по канавам и ожидающего нового этапа новых «врагов народа». Чтобы, очухавшись, отогнать и его на работы. А сделав это общественно полезное «дело», снова залечь в теньке под ёлкою или за печкой в избе, до следующего «вражеского нашествия» — до следующего этапа. И так — без конца. До полной победы коммунизма с большевизмом на планете всей.
Потому на бараки для нас, врагов, шел мусорный лес — корявые осины и бросовая береза. Чтобы мы зимою в них мёрзли и чтобы летом нас в них заливало. Эпоха ликвидации российского крестьянства начиналась не просто с рутинной, без церемоний, передачи ещё в середине 20–х — эстафетою — «по доброму» работавшего с 1918 года над коренными сословиями поверженной России ТОПОРА Большого «пролетарского» террора. Но с изощрённых издевательств над казнимым мужиком. Над нами. Над самим русским народом. Над здравым смыслом, наконец.
