Но прежде терпение кончилось у Николая Николаевича и у папы.
Они пошли со мною — как кегли валя конвой — к избам. Николай Николаевич был страшен. Подходить к нему опасались — был он посреди всех великаном — адлеберговых статей был человек!…
Заклацали затворы по пустым патронникам. Заорали барахтавшиеся в сугробе. Заблажил, выпроставшись из снега начальник. А мои шли. Навстречу вышел из пятистенки старик. Подошел. Поздоровался. Велел идти к нему и никого не слушать. «Надо жа дитё перевернуть, элиф нет?!». Отстав от папы и Николая Николаевича, конвойные накинулись на старика. Но тот стряхнул их. Забежал в избу. И выскочил с двустволкой. Тут же с ружьями стали выбегать мужики из соседних изб. Видно, двое этих суток наблюдали и ждали, что ещё конвой навытворяет с ссыльными. И не выдержали. А сейчас стали стрелять, матерясь. Но убедившись, что у конвоя патронов нет — повязали его, благо и он дошел окончательно, как наши.
И то — не опомнись они, их бы потом за стрельбу… Кто знает, чем бы всё потом кончилось? А пока кончилось миром. Ссыльных растащили по избам. По избам разнесли конвой.
У старика и у его старухи прогостили все мы с неделю. Было нас теперь — выживших и целых — Николай Николаевич, папа, бабушка Марфа, Мама, пятеро папиных братьев — шестнадцатилетний Ленард,, пятнадцатилетний Володя, Александр четырнадцати лет, двенадцатилетний Мартин и Рони—Рейнгардт девяти лет. Мужики! Армия! Рыбнинские откармливали нас и отпаивали свежениной — лосиным мясом, гусятиной, молоком и самогоном, конечно, с бражкою.
Брагою и самогоном с лосятиной неделю рыбнинские мужики угощали обезноживший конвой. Какие — никакие, но они, конвойные, тоже люди… Опившись, начальник расчувствовался, велел резать всех своих лошадей, — которые из Красноярска тянули турнепс и сено, — тоже нас кормить. И самим. Даже тесаком махал… Когда надоел, его снова связали. Закинули у кого–то на печь.
Пьяный сутками, просил у нас у всех прощения. Трезвый на час — грозился расстрелять — «Усе–ех как ессь!»…
Имя старика, — рыбнинского нашего благодетеля, — Павел Иванович Зайцев, забайкальский ссыльный казак. Охотник. Имя казачки его, благодетельницы нашей — Пелагея Степановна. Из тех же.
98–и летние, потерявшие всех своих — уже взрослыми — шестерых детей, дожили они до 1965 года, когда мы с Беном, Фаечкой, Сашей и постоянно навещавшими их моими дядьями гостили у них. Жили они справно. В стариковском достатке, обихаживаемые невестками Ленардта и Александра.
