Уж и не знаю, что случилось бы с оставшимися после 1981 года а России моими Адлербергами? И с теми, кто сохранился после Первой мировой и Гражданской войн, где полегло Бог знает сколько моих родных, с началом царствования Александра Третьего отдавших предпочтение военному поприщу, как оказалось, в совершенно мирное царствование. Только дядя мамы Николай Николаевич был дипломатом. В 1916 вернулся отозванным. Но в Петрограде, сошедшем с ума на «немецкой, — скорей всего, — почве», отношения к нему никак не имевшей, ко двору пришелся. Сел за воспоминания. После переворота 1917 был неожиданно разыскан Чичериным и Троцким. И приглашаем ими аж в члены коллегии большевистского МИД. Но теперь ему не пришлись они сами…
В конце 1921 он окончательно вернулся на Волынь, где обретались мама с бабушкой Марфой, Мартыном Николаевичем и Надеждой Николаевной, мачехой его. Жили они под Старой Гутою за Кременцом в имении князя Трубецкого «Лески». Сам Алексей Владимирович, уехав за год до возвращения Николая Николаевича, за границу, оставил им дом со службами и сад. Предупредил: хозяйничайте! Но если что — бросьте сами, — или Коленька, когда вернётся, — всё это к чертям собачьим… А лучше — прикажите спалить. Оно вернее будет. И ни о чём не жалейте: останутся кости — мясо нарастёт…
Они и хозяйничали. Учась когда–то в Смольном, — а старшие даже окончив этот замечательный институт, — они многому были научены. Умели многое. И с удовольствием, как свидетельствуют семейные легенды, занимались хозяйством. Приехав, Николай Николаевич, сходу, увёз их в Старую Гуту к своему другу Рихарду Бауэру. Записался его родственником. И занялся тем, что умел и любил — выездкой лошадей на местном конном заводе. В свои 63 года он оказался молодцом! Наталья Николаевна тоже трудилась — приглашаема была в семьи колонистов, учила их детей французскому, да и «цивилизованным» немецкому с голландским: разговаривали–то они и писали на мешанине из старо–фламандского, старо–швабско–немецкого и некоего благоприобретенного уже в России за 200 лет типично деревенского межплеменного койне. И не плохо зарабатывала. Было–то ей далеко за семьдесят! Бабушка Марфа хозяйничала — хозяйство было огромно. Мама росла беззаботной, казалось бы, сельской нимфой. Только время было жестокое. В 1919 и 1920 гг. прокатилась по Украине волна чудовищных по какой–то тёмной библейской ритуальной жестокости массовых сожжений живьём(!) меннонитов — немцев и голландцев. Волынь ужас этот затронул чуть меньше — жгли, главным образом, многочисленные и многонаселённые колонии Левобережья — в Таврии, на Хортице и под Мелитополем. Но жгли и у Одессы. И у нас — у Винницы, под Житомиром, вокруг Кременца…
