Она не садится есть. Вместо этого ставит новую пластинку — ту самую, которой только что хвасталась, — и показывает на проигрыватель, как бы спрашивая:
«Как тебе?»
На таком расстоянии можно услышать друг друга, только если начать кричать. Но ни он, ни она, по всей видимости, не хотят превращать их общение в неуместные крики.
Бен вслушивается в голос и мелодию. Он не слышал этой песни раньше, но мотив кажется неуловимо знакомым. Или так ему кажется, после всех их музыкальных встреч.
Он не поклонник музыки, любой, но эта ему нравится. Может быть лишь потому, что ее выбирала она.
Он уверенно кивает. Это заставляет ее улыбаться ярче. Она подносит к лицу обратную сторону обложки, что-то ищет на ней, затем поднимает палец вверх: «Внимание!», и включает новую песню.
Та звучит бодро и весело. Даже шутливо. Бен сдержанно смеется в ответ.
Так она перебирает, кажется, все песни на пластинке, пока солнце не садится. И он уже начинает подумывать, не предложить ли ей вместе сходить куда-нибудь, но отвлекается, когда в гостиной звонит его мобильный.
Он жестом показывает: «Минуту», и уходит, чтобы посмотреть на входящий вызов.
Это мать.
С чувством необъяснимой досады он отвечает, чтобы услышать, что его дело затягивается, и хоть Митака и не собирается выдвигать обвинений против него, все равно понадобится время, чтобы все уладить; что юридически к нему, Бену, нет никаких вопросов, но было бы лучше, если бы он не появлялся в стране еще неделю-другую, ведь журналисты до сих пор осаждают их, Леи с Ханом, дом.
Бен отчего-то выдыхает с облегчением. Задержаться на неделю-другую — это он, пожалуй, с радостью.
Он бросает телефон на стол и возвращается на лоджию.
Окна мансарды соседнего дома уже закрыты, но прикрытые ставни светятся изнутри теплым желтым светом, а музыка звучит приглушенно.
Бен улыбается, представляя, что сейчас она танцует наедине с собой, и с этой мыслью закрывает свое окно.
Этот воскресный день — ее единственный выходной, и она точно провела его с пользой!
Рей по-хозяйски, с трепетным вниманием осматривает свою новую находку.
Ваза для печенья — настоящая фарфоровая, хоть и с тонкой паутиной потрескавшейся от времени и небрежного обращения желтой глазури, но все же восхитительная, почти волшебная. Поблекшие голубые, зеленые и красные линии образовывают неровный и оттого еще более милый сердцу рисунок — петух, прогуливающийся по цветочной поляне.
Она осторожно протирает ее влажной тряпкой, вскрывает упаковку свежего печенья, песочного, с апельсиновой цедрой и корицей, и с чувством умиротворенного удовлетворения наполняет сосуд. Отяжелевшую вазу она водружает на полку в кухонном серванте, как раз рядом с деревянным ларцом для хранения чайных пакетиков и маленькой хрустальной сахарницей.
