— Что ж, — не сразу согласился Егор и начал собираться.
Провожала их Маруся. Прошли мимо домиков, построенных на месте их дома.
Егор остановился у старого, усохшего тополя с широкой развилкой вверху, сорвал несколько листочков с ветки и торопливо сунул в карман. На краю деревни вновь оглянулся. В их дворе, на месте сарая, горбилась куча оплывшего под дождем самана, поросшего быльем; перед новыми домиками кое-где тянулись вверх молодые вишенки и яблоньки — все, что осталось от бывшего сада. И Егор подумал о том, что пробыл в деревне больше недели, но ни разу не был на месте своего дома, ни разу не зашел на огород, который зарос бурьяном и лопухами и по которому сейчас уныло бродили, уткнув головы в бурьян, чьи-то черные овцы, а ведь в детстве носился по огороду, двору; наверняка во дворе и в огороде осталось еще что-то, что напомнило бы ему о детстве.
От воспоминаний, от своих невеселых мыслей заныло в груди, и он еще раз оглянулся, дав себе слово больше не оглядываться, и увидел, кажется, в лебеде старый их, никому сейчас не нужный плетень. Может быть, ему он только показался, этот черный от времени плетень.
Пройдет, быть может, после этого много лет, прежде чем снова попадет Егор сюда, но тогда уж не будет и в помине ни этого поваленного плетня, ни вишневых кустиков и неказистых яблонек, ни, наверное, тети Маруси, и он постареет, и настанет время, когда с тоской будет вспоминать он Кутузовку. А однажды бросит все дела и поедет и тогда о многом пожалеет…
Был полдень. Улица раскинулась далеко, упираясь концами в березовые околки. Земля дышала ровно. Испаристый теплый воздух уходил упругими струями вверх, и когда смотришь через него на дома и тополя, то они ломаются, вытягиваются вширь и становятся такими диковинными, длинными, что не видно ни конца деревни, ни вершин тополей, ничего.
От запахов трав и деревьев воздух был мягкий, запашистый и казался зеленым; по земле бродили нежные, будто прозрачные, тени, блики солнца, и солнце висело будто по-над самой деревней.
И обратно вез их бензовоз, сидели они в душной, насквозь пропахшей маслом кабине. Глянув из кабины, Евдокия усмотрела Марусю, все еще стоящую на краю деревни, прижав к лицу белый платочек и уставясь вслед пылящей машине. Когда она была так далеко, что слилась с лесом и, куда ни глянь, всюду лишь березовые перелески, околочки да голубые, источающие дымку поля, да отяжелевшие от синевы и влаги луга, Евдокия не смогла сдержаться и молча прослезилась…
