На другой день Евдокия ушла косить с Марусей сено, а вернувшись и отдохнув, стала полоть огород, потом легла спать и проспала до глубокого вечера. Евдокия суетилась не меньше Маруси, и от работы, от привычной обстановки она оживилась, у нее появился аппетит. Егор радовался, хотя ему вовсе не нравилась Кутузовка, и он, конечно, мечтал о другом отдыхе, потому что близ Кутузовки не было даже речки или озера, где он мог бы искупаться, и это его тоже удручало; с утра уходил на сеновал и листал там какие-то старые книжки, истрепанные и захватанные так, что с трудом можно было читать их, а вскоре ему надоели и книжки, и он стал ходить в правление колхоза, знакомиться с колхозным хозяйством. Однажды зашел в кабинет к председателю и, разговорившись, сказал, что у него в совхозе восемьдесят шесть тысяч голов скота. Председатель рассмеялся:
— Да ну! Врешь ведь! Ей-богу, врешь! Да не бывает столько скота в одном хозяйстве. Ей-богу, врешь!
Вечером, после разговора с председателем, Егор, сидя за ужином, сказал:
— Колхоз, тетя Маруся, у вас бедноватый: за три года на строительство израсходовали всего три тысячи сто рублей, а мы — сорок девять тысяч!
— Что и говорить, наш колхозишко паршивенький, — согласилась Маруся быстро. — Председатель расхлябай, молодых — тоже с гулькин нос, некому во полях быть да в лугах. Хорошо хоть тракторов много…
— А я нет, я не заметила ничего, — задумчиво проговорила Евдокия и больше за весь вечер не проронила ни слова. Она как-то сразу сникла, задумалась, а Егор не мог понять, почему мать вдруг смолкла. А утром Евдокия, выбрав момент, сказала:
— Нам, Егорушка, поди, уж и пора.
— Почему? Зачем торопиться? Тебе здесь, я вижу, хорошо. Куда спешить?
— Да немогота, поди, уж прошла, я и душою отдыхнула, а так думаю, что и тебе пора отдыхнуть. Ишо тебе я скажу: мне-то лучше стало, душою я окрепла. А понять чего-то я себя не могу. Жалость на меня напала… Такая жалость, что хоть вой. Вот ночью лежу, а грудь прямо разрывается от ее, жалости-то. И в Кутузовке будто чего-то не хватает. Тоску у меня вышибло поперва, а погодя сызнова взялась она, матушка. Лет, Егорушка, мне тех жалко, не те лета пошли… Ох, не те.
— Мне, например, хорошо здесь, — сказал Егор. — Я отдохнул. Мне не нравится порядок в колхозе, у них беспорядок — так будет вернее. С такими глупыми порядками они из бедности не вылезут. Но это их дело. Но вчера я тебя обидеть не хотел.
— А я вот отдыхнула, — вздохнула Евдокия. — Пора и честь знать. Могилки батьки, сыночка Вани, бабушки подровняла, высадила березки на них. И то ладно. В долгу я крепко у отца. Он уж давно помер, а я вот… Да нешто мне много надо? Мне о тебе нужно думать. И я уже не в том желании. Поедем?
