Останавливаем.
— Куда это вы его, донцы? Кто такой?
— Шпиент! Стрелил по нам, да побег… Ну, мы его и спымали, — докладывает молоденький казачишка, остановив горячащегося рыжего и горбоносого жеребенка.
— Шпион?
Действительно, сами это видим — из-под широкой, рабочей блузы крестьянина торчит выдернутый казачьей лапой край серого мундира с красными кантами. На ногах, выглядывая из-под бахромы стареньких брюк, светятся хорошо начищенные солдатские сапоги. Казак держит в руках завернутая в красный платок вещественные доказательства: солдатскую книжку, револьвер-бульдог и горсточку патронов.
Пока мы прочитываем книжку, пленник с каким-то диким воплем кидается к генералу, ловит связанными руками его сапог и, целуя его, молит жалобно и трусливо, убеждая, что он не стрелял, что он любит русских, что он жил долго в России…
Отпускаем казаков вместе с пленником, которого приказывают вести в штаб корпуса, чтоб не брать на душу смертного приговора, обычного в данном случае. И долго еще сзади нас слышатся звериные вопли трусливого немца.
Дописываю на привале. Впереди слышна стрельба, все усиливающаяся. Ожидаем донесений. Генерал бегает взад-вперед по пахоте и нервно теребит бороду. Начальник штаба сосредоточенно молчит, сидя на куче жнива, и пытливо смотрит в сторону выстрелов. Кони насторожили уши и подняли головы…
Стрельба тише. Какой-то неясный гул…
— На «ура» пошли наши, — как бы про себя говорит мой вестовой, привезенный с собой из моей бывшей части.
— Ну если на ура, значит слава Богу, — отвечает полковник, не замечая, что его собеседник — простой драгун. Да и что до того, раз он, этот драгун, сказал взволновавшие всех слова.
И то, что полковник генерального штаба деловым тоном, как равному же, ответил мальчугану драгуну, никого даже и подумать о курьезности этого краткого разговора не заставило.
Так в известные минуты сглаживаются чины и положения.
Приходит донесение о том, что немцы силой около двух рот выбиты из местечка Остроколен и отброшены далеко назад с большими потерями.
Лица у всех просветлели. Значит, идем дальше…
1 сентября
Итак теперь, я «окрещен» и смело могу назваться боевым офицером. Приятно!
А главное — это сознание пережитого тяжелого испытания, выдержанного с честью, как-то подымает нервы и заставляет немножко ребячливо кичиться своей обстрелянностью перед теми, кто еще не был в огне. А испытание было серьезное!
Сначала мы все нервничали. Непривычно и жутко было глядеть на эти мрачные столбы дыма, подымавшиеся над опустевшими прусскими деревушками по мере нашего приближения к ним.
