— Нельзя посмотреть? Никому не скажу.
— Как можно? — отстраняется от меня Герсамия, поспешно упрятывая важное донесение.
— Но теперь вы понимаете, что написать придется. Мы не имеем права игнорировать… — он на секунду запинается, не зная, как назвать донос, — этот сигнал.
Что у них за помыслы? Обычно, если на кого-нибудь доносят, то от него требуют объяснения поведения, из меня же выуживают литературную рецензию. То ли уповают, что ненароком поставлю им сведения о Галиче, то ли выясняют, что я за птица.
— А пленку отдадите?
— Не могу.
— Я ее спрячу в чемодан и до отъезда из Тбилиси не достану.
— Не могу.
— Но это же идиотизм! У всей Москвы есть записи Галича. Отберете, я приеду и снова запишу.
Он всем видом демонстрирует, что согласен, однако, зависит не от него:
— Заместитель председателя нашего Комитета был в прошлом месяце в Москве на совещании. Им прокручивали песни Галича и велели повсеместно их изымать. — И утешающе: — Никого не задерживать, но отбирать.
До чего же вы гуманные и хорошие! Только песни арестовываете, а людей пока не трогаете.
— Послушайте, — говорю. — Пленку у нас купить трудно. Дефицит. Вы вместо этой хотя бы чистую мне вернули.
Глаза его округляются. Неясно, шучу я или всерьез. Убедившись, что всерьез, куда-то звонит и затем удовлетворенно:
— Сейчас принесут, а вы пока пишите.
Осторожно формулирую: «Все песни Галича написаны на основе решений XX и XXII съездов партии. Я предпочел бы сохранить запись для себя, но подчиняясь желанию тбилисского КГБ, оставляю в его распоряжении».
Закончил, и как раз приносят бобину. Выдрючиваюсь:
— Почему вы забрали у меня большую, а взамен даете маленькую?
— У нас другого размера не бывает.
— Ну, дайте тогда две.
Он озадаченно:
— Сейчас нет. На днях завезут. Вы звоните и заходите к нам. Еще одну обязательно получите. — И, провожая в коридор: — Вы часто приезжаете в Тбилиси. Будет сложно с гостиницей — обратитесь ко мне. Устрою.
— Спасибо. У меня здесь родственники.
— Насчет пленки позвонить не забудьте! — напутствует меня специалист по литературе, которого я потом на протяжении многих лет видел шныряющим по редакциям тбилисских газет.
А спускаясь по широкой парадной лестнице, я встречаю случайно, или так у них было заготовлено, смуглолицего. Ниже среднего роста, плотный, он с достоинством движется навстречу и, проходя мимо, поднимает на меня свои режущие глаза. Чем-то он походит на другого грузина, недоучившегося семинариста, сына сапожника и проститутки, великого Сосо.
