— Не кажется ли вам, что у Шостаковича ложный трагизм в ряде произведений?
Ответ:
— Не так давно страна, народ переживали подлинную трагедию. Почему же вы считаете трагизм Шостаковича ложным? И вообще, хотя у нас в Конституции это и не записано, каждый человек имеет право на грусть.
Каждый человек в нашей стране должен быть оптимистом! Иначе коммунизма не построишь. О чем же толкует Эренбург? И зачем он вспоминает о всенародной трагедии? И для чего иронизирует над конституцией?
Вопрос:
— Почему не издают ваши ранние романы и рассказы? Ответ:
— Почему вы спрашиваете об этом меня?
На что же он намекает? На то, что кто-то запрещает публиковать его ранние произведения? Запрещали — ну и что ж с того. Зачем об этом здесь говорить? Зачем смущать умы?
И совсем уже невыносимо:
— Меня спрашивают о творчестве ряда наших писателей и художников (речь шла о «творцах», обласканных партией, вроде Шолохова и Кочетова). Я мечтаю спокойно дожить жизнь. Поэтому предпочитаю на вопросы не отвечать.
Какова дерзость многозначительных умолчаний! Востер язык у старика! Жаль, во-время его не пристукнули.
А любимец либеральной советской интеллигенции турецкий поэт Назым Хикмет! Коммунист! Отсидел на родине в тюрьме, потом покинул свою Турцию, живет в СССР, не убили его здесь. И где же признательность? Ведь с ним могли и по-иному поступить.
Едем мы с ним в машине в клуб. Впереди, рядом с водителем, старая молчаливая восточная женщина вся в черном. Я тихонько спрашиваю, кто она. И товарищ Назым, так любил называть себя Хикмет, повествует, что основателями коммунистической партии Турции было три человека. В двадцатые годы всех троих арестовали и осудили на двадцать лет. Двоим удалось бежать из тюрьмы и добраться до Советского Союза. И что же? Тот, который остался в Турции, отбыл срок и находится сейчас на свободе, а двое беглецов, очутившись в СССР, скоро были обвинены в троцкизме и расстреляны. С нами ехала вдова одного из них. Знакомый с этой историей, должен бы Хикмет оценить гуманность первого в мире социалистического государства, оставившего его в живых. Сидел бы тихо, кропал бы стихи во славу советской державы и революции. Нет, неймется ему! Разъезжает. Выступает перед молодежью. Прямо скажем, странно выступает. Никита Сергеевич Хрущев обещал, что через двадцать лет мы будем жить при коммунизме. Хикмет же осмеливается иметь на сей счет собственное мнение. И не только иметь, но и высказывать.
— Материально-техническую базу коммунизма за двадцать лет, возможно, и построим. Но человека за такой короткий срок не переделаешь. Сто или двести лет уйдет на это. Чересчур много в нем еще отрицательных качеств.
