Хотя ответа из города Запорожья все еще не было, Андрей стал собираться к отъезду. Жизнь его словно туманом окуталась. Работой его никто не утруждал, девчата все взяли на себя (глядишь, Андрей и подарочек привезет из города).
Мать стала тихой и задумчивой, Теперь она сама уговорила отца сшить Андрею новый полушубок, сама стирала ему рубахи и укладывала их в зеленый отцовский сундучок, служивший в доме чемоданом. А вечерами нет-нет и скажет Андрею:
— Все на улицу да на улицу, ты бы хоть дома посидел, а то уедешь ведь скоро…
— Мне и так дом надоел, — отговаривался Андрей, и мать тут же умолкала.
Зато Юрик с Верой покоя не давали Андрею: все просили рассказать что-нибудь про город. Но что же он мог им рассказать?
Иногда вечерами в избу вваливался Николай Ефимович.
— Ярьпонимаете, сегодня Будилка зайца поймал на вашем огороде, — врал он, чтобы подзадорить Андрея. Николай Ефимович всегда, когда входил к кому-либо в дом, начинал свой разговор с какой-нибудь охотничьей истории. А историй он этих знал столько, что все их не хватило бы времени выслушать.
Никто, конечно, рассказам Николая Ефимовича не верил, но слушать его все слушали с интересом.
Андрею от этих рассказов почему-то хотелось плакать. С каждой новой историей Николая Ефимовича любимые охотничьи места Андрея — Хлынь, Ковеж, Стырлушко, Лесникова избушка — как бы отдалялись от него навсегда, ему становилось зябко, и город уже не казался радостным и светлым краем, каким он вырисовывался в мечтах.
Письмо из Запорожья так и не пришло. Но решение ехать в город осталось в силе. Во-первых, в этом городе отец работал до революции и знал его как свои пять пальцев. И хотя ехал туда не отец, а Андрей, все равно всем казалось, что город Запорожье — город знакомый. Во-вторых, неподалеку от Запорожья находилась знаменитая стройка Днепрострой, и там легче было найти работу.
В первых числах апреля, когда еще не начались полевые работы, Степан повез Андрея на станцию.
Апрель.
Ночью морозы еще держатся, но на полях снегу осталось мало, в кустах, в ложбинах да на северных склонах пригорков еще видны его серогрязные островки.
Покрывшиеся за ночь тонким льдом ручьи утром зашевелились, захлопотали, ломая тонкую ледяную корку, как цыплята яичную скорлупу.
Где-то высоко в небе пронзительно и привольно свистят кроншнепы. Над черными пашнями бьются ширококрылые чибисы: стремительно падая грудью на землю, они своим торжественно-жалобным криком как бы будят ее.
